Ранней весной, когда в лес еще не пришло весеннее тепло и не вернулись еще из теплых стран перелетные птицы, вдруг да услышите вы в лесу громкую и задорную песенку-колокольчик большой желтогрудой синички. Это она первой, вслед за барабанным призывом дятла, объявляет всем-всем, что весна уже совсем близко, что совсем скоро набухнет от талой воды и опустится к самой земле холодный, голубой от мороза сугроб и что из-под этого сугроба скоро покажется небольшим островком оттаявшая земля, а потом над ожившей, проснувшейся землей зазвенит настоящая весенняя песенка - песенка только что вернувшегося в родной лес зяблика... И тогда голосок большой желтогрудой синички будто чуть померкнет, будто станет тише и потеряет немного свой хрустальный звон. А явятся в лес дрозды, подымут неумолчный треск, и затеряется недавняя яркая синичья песенка совсем, словно уйдет синичка из леса, уступив недавнее место и зяблику и дроздам.
Но нет, никуда не улетела эта желтогрудая птичка, здесь она, и поет она по-прежнему чисто и звонко, но только теперь за песнями наших новых громких певцов плохо слышен ее голосок. Да и к лучшему это вроде бы для самой синички - занята она теперь другим делом: тайно шмыгает взад и вперед от дупла в кусты, из кустов в дупло, где вот-вот появятся на свет ее маленькие птенцы. А зачем в такое время уж слишком громко заявлять о себе, выдавать песней то место, где устроено гнездо?
Так и считал я долгое время, что живет в лесу эта желтогрудая синичка, наша доверчивая гостья у зимней кормушки, тайно, незаметно и никогда не согласится в такое весеннее время завести знакомство с человеком. Мол, зима зимой - зима другое дело: голод не тетка, тут и с человеком можно подружиться. А уж весной, когда пришло время вывести птенцов, извините, не станет наша синичка доверчиво торчать перед человеком: кто его знает, этого человека, о чем он думает, - может, хочет узнать, где гнездо, а потом заберет всех птенцов... Так или нет рассуждала эта быстрая, ловкая и тайная по весне птичка-синичка, но только никогда раньше не приходилось мне встречать в весеннем лесу синичек, которые отнеслись бы ко мне так же доверчиво, как и зимой около кормушки. Увижу другой раз дупло, в которое только что забралась синичка, подожду, когда вынырнет эта птичка обратно, подойду к птичке поближе, и тут же исчезнет она в кустах, будто сквозь землю провалится, и долго потом не показывается около своего дупла, не желая подтверждать мою догадку, что именно здесь и есть ее гнездо.
Но как-то совсем недавно забрел я в старый, давно перезревший и, пожалуй, уже отживающий свой век парк. В парке было много дуплистых деревьев, и в этих дуплах синички из года в год устраивали свои гнезда. Шел я по краю парка, там, где поднялись робким тонконогим рядком светленькие березки. Пусто было в парке, пусто и около березок. Трава еще не поднялась, листочки по деревьям еще не зазеленели - весна в этом году выпала поздняя, затяжная, холодная. Казалось, нет сейчас вокруг меня ничего живого, лишь в стороне около скамейки изредка подавали голоса занятые каким-то своим очень важным делом сосредоточенные воробьи. И тут под березками заметил я короткое движение. Кто пошевелился, кто двинулся, я сразу не разобрал. Но то, что здесь только что кто-то был, я уже не сомневался. Кто это? Скорей всего, мышь прошмыгнула в прошлогодней листве... И только я подумал, что под березкой, пожалуй, был именно мышонок, как снова кто-то шевельнулся-шмыгнул, но уже не на земле, а среди веточек деревца, крайнего ко мне.
Я остановился, замер, и почти рядом с собой, в каком-нибудь метре, увидел знакомую желтогрудую птичку. Синичка - а это была, конечно, она сидела на ветке, как всегда, чуть бочком: одна лапка выше, другая ниже по ветке, так что вид у птички был задорный и даже чуть озорной. Сидела и, не пугаясь, не вздрагивая от напряжения, не таясь, смотрела на человека, смотрела доверчиво, спокойно, как смотрели на меня синички зимой, когда угощал я их возле кормушки семечками.
А рядом с этой добродушной синичкой заметил я еще одну точно такую же птичку. Она тоже сидела на ветке и тоже очень доверчиво смотрела на меня. И как мне показалось, смотрела даже не на меня, а на мой карман, где еще совсем недавно всегда было хоть немного угощения для птичек. Но сейчас мой карман был пуст, у меня с собой не было вообще ничего, чем я мог бы угостить этих птичек. И я просто, в ответ на доверие, протянул синичкам свою руку ладонью вверх... И синички нисколько не смутились. Одна из них еще выше поднялась на лапках и, чуть наклонив голову, с любопытством заглянула ко мне в руку. Но там ничего не было.
Вот так, почти рядом друг с другом, и провели мы минуты три-четыре. Конечно, я бы не ушел и дольше. Но у синиц были свои дела, и они, наверное поняв, что у меня действительно нет для них никакого угощения, принялись быстро и старательно обшаривать прошлогодние сухие листья под березами. А я стоял на краю дорожки и долго любовался маленькими доверчивыми птичками, что копошились неподалеку от меня на земле.. .
Над нами были тяжелые темные ветви лип. Еще недавно на этих ветвях лежал высокими полосами темный от долгой зимы, смерзшийся снег, и под этими заснеженными ветвями взад и вперед мелькали желтые грудки и черные галстучки больших синиц. Еще недавно здесь были кормушки, и синички доверчиво брали прямо из рук семечки и кусочки сала. И теперь, когда птичьи столовые закрылись до следующей зимы, когда люди ушли из парка с последней лыжней, птички все еще помнили людей и, наверное, не только меня, но и каждого, кто заходил сейчас в парк, встречали так же доверчиво и откровенно.
|