- Мэтью... Мэтью... что случилось? Мэтью, тебе плохо? - восклицала Марилла, и тревога звучала в каждом отрывистом слове.

Как раз в этот момент Аня вошла в переднюю с букетом белых нарциссов - много времени прошло, прежде чем она опять смогла полюбить вид и запах этих цветов, - и услышала испуганный голос Мариллы и увидела Мэтью, стоящего на пороге со свернутой газетой в руке и странно искаженным, посеревшим лицом. Аня бросила цветы и подскочила к нему одновременно с Мариллой. Но было уже поздно; прежде чем они успели подхватить его, Мэтью упал на пороге. - У него обморок! - задыхаясь, воскликнула Марилла. - Аня, беги за Мартином!

Скорее! Он в коровнике! Мартин, батрак, который только что вернулся с почты, сразу же бросился за доктором, по пути сообщив о случившемся мистеру и миссис Барри. Миссис Линд, которая в это время случайно оказалась в Садовом Склоне, пришла вместе с ними. Они застали Аню и Мариллу в отчаянных попытках привести Мэтью в чувство.

Миссис Линд мягко отодвинула их в сторону, пощупала пульс и затем приложила ухо к сердцу Мэтью. Потом она печально взглянула на их встревоженные лица, и глаза ее наполнились слезами. - Ох, Марилла, - сказала она печально. -

 Мне кажется... мы уже не можем ему помочь. - Миссис Линд, вы ведь не думаете... неужели вы думаете, что Мэтью... Мэтью... - Аня не могла вымолвить страшного слова; она почувствовала слабость и побледнела. - Да, детка, боюсь, что так.

 Посмотри на его лицо. Если бы тебе приходилось видеть это выражение так часто, как мне, ты знала бы, что оно означает. Аня взглянула на неподвижное лицо и увидела на нем печать Смерти. Прибывший доктор сказал, что смерть была мгновенной и, вероятно, безболезненной; скорее всего, она была вызвана каким-то неожиданным потрясением. Причину этого потрясения обнаружили в газете, которую держал Мэтью, той самой, что Мартин привез с почты в то утро. В газете было сообщение о банкротстве банка Эбби. Печальная новость быстро облетела Авонлею, и весь день многочисленные друзья и соседи приходили в Зеленые Мезонины отдать дань уважения мертвому и выразить сочувствие живым. Впервые робкий, тихий Мэтью Касберт оказался в центре внимания; белое величие смерти опустилось на него и увенчало его чело.

Когда мирная ночь мягко сошла на Зеленые Мезонины, старый дом был тих и спокоен. В гостиной в гробу лежал Мэтью; длинные седые волосы обрамляли его безмятежное лицо, на котором была чуть заметна добрая улыбка, как будто он всего лишь спал и видел приятные сны.

 Вокруг него были цветы... душистые старомодные цветы, которые некогда посадила на ферме его мать, приехавшая сюда вскоре после замужества, и к которым Мэтью всегда питал тайную, безмолвную привязанность. Аня собрала их и принесла умершему; страдальческие, без слез глаза горели на ее бледном лице. Это было последнее, что она могла сделать для него. Мистер и миссис Барри и миссис Линд остались с ними в эту ночь. Диана, зашедшая в мезонин, где Аня стояла у окна, сказала нежно: - Аня, дорогая, ты не хочешь, чтобы я осталась с тобой на ночь? - Спасибо, Диана. - Аня серьезно взглянула в лицо подруге. - Я надеюсь, ты не поймешь меня превратно, если я скажу, что хочу быть одна. Я не боюсь. Я ни минуты не была одна, с тех пор как это случилось... и теперь я хочу побыть одна. Я хочу помолчать и попытаться понять это.

 Я не могу этого понять. То мне кажется, что Мэтью не мог умереть, то - что он умер уже давно и с тех пор у меня эта ужасная тупая боль. Диана не совсем поняла ее.

 Страстное отчаяние Мариллы, сметающее бурным потоком все границы природной сдержанности и долголетней привычки, она могла понять лучше, чем Анино страдание без слез. Но она послушно ушла, оставив Аню один на один с ее первым в жизни горем. Аня надеялась, что в одиночестве придут слезы. Ей казалось ужасным, что она не может пролить ни слезы о Мэтью, которого так любила и который был так добр к ней, о Мэтью, который шел с ней вместе вчера вечером на закате, а теперь лежал в тускло освещенной комнате внизу с этим ужасным спокойствием на челе.

Но сначала слезы не приходили, даже когда она опустилась в темноте у окна на колени и прочла молитву, глядя на звезды над холмами... никаких слез, только та же ужасная тупая боль, которая не переставала мучить ее, пока она не заснула, измученная горем и волнениями этого дня. Ночью она проснулась. Кругом была тишина и темнота, и воспоминания дня нахлынули на нее, словно волна горя. Она видела лицо Мэтью, когда он улыбнулся, расставаясь с ней у ворот накануне вечером, и слышала его голос; "Моя девочка... моя девочка, которой я горжусь". Тогда пришли слезы, и Аня горько зарыдала. Марилла услышала и тихо вошла в комнату, чтобы утешить ее. - Ну-ну... не плачь так, дорогая. Его не вернешь. Не надо... так плакать. Я знала сама, что не надо, но не могла удержаться. Он всегда был хорошим, добрым братом... но... воля Божья...

- Ах, позвольте мне плакать, Марилла, - рыдала Аня. - Слезы легче, чем эта тупая боль. Останьтесь со мной ненадолго, обнимите меня, вот так...

Я не могла остаться с Дианой... она и милая, и добрая, и ласковая... но это не ее горе... она вне его, и она не может помочь мне. Это наше горе... ваше и мое. О, Марилла, как мы будем жить без него? - Мы с тобой есть друг у друга, Аня. Не знаю, что я делала бы, если бы тебя не было... если бы ты никогда не появилась здесь... Ах, Аня, я знаю, что была порой и строгой, и требовательной к тебе... но ты не должна думать, что я не любила тебя так же глубоко, как любил тебя Мэтью.

Я хочу сказать тебе об этом сейчас, когда могу найти слова. Мне всегда было нелегко открыть сердце, но в такие минуты это легче.

Я люблю тебя так же сильно, как если бы ты была моей плотью и кровью. Ты стала мне радостью и утешением с тех самых пор, как приехала в Зеленые Мезонины. Два дня спустя Мэтью Касберта вынесли за порог его родного дома и унесли от полей, которые он пахал, и садов, которые он любил, и деревьев, которые он посадил. А Авонлея вернулась к своему прежнему спокойствию, и даже в Зеленых Мезонинах все постепенно вошло в привычную колею и работа выполнялась так же правильно и размеренно, как прежде, хотя и оставалось болезненное чувство невосполнимой утраты. Ане, прежде не знакомой с горем, было грустно, что это должно быть так - что они могут жить по-старому, хотя Мэтью уже нет. Она испытала что-то вроде стыда и угрызений совести, когда обнаружила, что восход солнца и бледно-розовые бутоны, раскрывающиеся в саду, по-прежнему приводят ее в восторг, что ей приятно, когда приходит Диана, и что веселые слова Дианы заставляют ее улыбаться и смеяться - короче, что прекрасный мир цветения, любви и дружбы не утратил ничего из своей способности пленять ее воображение и волновать ее сердце, что жизнь по-прежнему зовет ее тысячью настойчивых голосов. - Мне кажется, что это предательство по отношению к Мэтью - находить удовольствие в таких вещах, когда его уже нет, - печально признавалась она миссис Аллан как-то вечером, когда они сидели вместе в саду дома священника. - Мне так его не хватает... все время... и все же, миссис Аллан, мир и жизнь кажутся мне необыкновенно красивыми и интересными.

Сегодня Диана сказала что-то смешное, и я поймала себя на том, что смеюсь... Когда Мэтью умер, мне казалось, что я никогда больше не смогу смеяться. И я думаю, что не должна смеяться. - Когда Мэтью был здесь, он любил слушать твой смех, и ему было приятно знать, что ты находишь удовольствие в том, что окружает тебя, - сказала миссис Аллан мягко. - Он далеко теперь, но ему все равно приятно это знать. Я уверена, мы не должны закрывать наши сердца перед исцеляющим воздействием, которое нам предлагает природа. Но я понимаю твои чувства. Я думаю, мы все испытываем то же самое. Мы отвергаем мысль о том, что что-то может доставить нам удовольствие, когда того, кого мы любим, больше нет здесь, чтобы разделить с нами это удовольствие. И нам кажется, будто мы не верны нашему горю, когда обнаруживаем, что вновь обретаем интерес к жизни. - Я ходила сегодня на кладбище, чтобы посадить розовый куст на могиле Мэтью, - сказала Аня задумчиво. - Я взяла веточку от маленького куста белой розы, которую привезла из Шотландии и посадила его мать.

Мэтью больше всего любил эти розы... они такие маленькие и душистые на своих тонких колючих стеблях. Мне было так приятно, что я могу посадить их возле могилы Мэтью, как будто я делаю что-то, что должно ему понравиться. Я надеюсь, у него есть такие же розы на небесах. Может быть, души всех этих маленьких белых розочек, которые цвели каждое лето и которые он любил, все собрались там, чтобы встретить его.,. Но мне пора домой. Марилла совсем одна, и ей грустно в сумерки. - Боюсь, ей будет еще грустнее, когда ты уедешь в университет, - сказала миссис Аллан. Аня не ответила; она попрощалась и медленно пошла назад, в Зеленые Мезонины. Марилла сидела на пороге, и Аня опустилась рядом с ней. Дверь в дом была распахнута; ее придерживала, не давая закрыться, большая розовая морская раковина; переливы ее гладких внутренних завитков вызывали в памяти море на закате. Аня сорвала несколько веточек бледно-желтой жимолости и вколола себе в волосы. Она любила этот восхитительный, подобный воздушному благословению, слабый аромат; он поднимался над ней всякий раз, когда она делала движение. - Доктор Спенсер заходил, когда тебя не было, - сказала Марилла.

- Он говорит, что тот знаменитый окулист будет завтра в городе, и настаивает, чтобы я съездила и посоветовалась с ним. Я думаю, надо съездить - и дело с концом. Я буду более чем благодарна, если он сумеет подобрать мне правильные очки. Ты ведь не против остаться одна, пока меня не будет? Мартину придется отвезти меня, а здесь нужно кое-что погладить и испечь. - Все будет в порядке, Диана придет и составит мне компанию. Я справлюсь - и поглажу, и испеку. Можете не бояться - я не накрахмалю носовые платки и не положу болеутолитель в пирог. Марилла рассмеялась: - Сколько глупостей ты делала в то время, Аня! Все время попадала в переделки! Мне казалось, ты прямо одержимая. Помнишь, как ты выкрасила волосы? - Конечно помню. И никогда не забуду, - улыбнулась Аня, коснувшись тяжелой косы, обвивавшей ее изящную головку. - Теперь меня порой смех разбирает, когда подумаю, как меня огорчали мои волосы... но я смеюсь недолго, потому что это было для меня тогда настоящим бедствием. Я ужасно страдала из-за моих волос и веснушек. Веснушек почти нет, а люди настолько добры, что называют мои волосы каштановыми... все, кроме Джози Пай.

Она сообщила мне вчера, что они теперь еще рыжее, чем прежде, или, по крайней мере, кажутся такими рядом с моим черным платьем. Она спросила меня, неужели рыжие люди могут привыкнуть к цвету своих волос. Марилла, я почти уже решила бросить все попытки полюбить Джози Пай. Я делала то, что прежде назвала бы "героическими усилиями", чтобы полюбить ее, но полюбить Джози невозможно. - Джози такая же, как все в их семье, - сказала Марилла резко, - так что она не может не быть неприятной. Можно предположить, что существование подобных людей служит какой-то полезной цели в обществе, но в чем она заключается, мне известно не больше, чем о пользе чертополоха. Джози тоже собирается преподавать? - Нет, она пойдет на второй курс семинарии в следующем году, так же как Муди Спуржден и Чарли Слоан. Джейн и Руби собираются преподавать, и обе уже нашли работу. Джейн в Ньюбридже, а Руби где-то дальше к западу. - Гилберт Блайт тоже собирается учительствовать? - Да, - был короткий ответ. - Какой он симпатичный парень, - сказала Марилла рассеянно. - Я видела его в церкви в прошлое воскресенье. Он такой высокий и мужественный.

 Очень похож на своего отца, когда тот был в таком возрасте. Джон Блайт был красивым парнем. Мы были очень близкими друзьями, он и я. Люди называли его моим женихом. Аня подняла глаза с живым интересом: - Ах, Марилла... и что случилось?.. Почему вы не... - Мы поссорились. Я не простила его, когда он об этом просил.

 Я хотела простить, но не сразу. Я была обижена и сердита. Мне хотелось сначала наказать его. Он никогда не вернулся... все Блайты были ужасно гордые. Но потом... мне всегда было грустно. Я жалела, что не простила его, когда он об этом просил. - Значит, и у вас в жизни был роман, - сказала Аня мягко. - Да, пожалуй, можешь так это назвать.

Ты бы не подумала, глядя на меня, правда? Но никогда нельзя судить о людях по их внешности. Все забыли о нас с Джоном. Я и сама забыла. Но все это вспомнилось мне, когда я увидела Гилберта в прошлое воскресенье.