Дня через три‑четыре после похорон Леонтия Лаврен­тьевича Андрей поздно засиделся у нас и остался ночевать. Вечером я, Васька и Андрей примостились на крыльце и разглядывали на небе звезды. Мы высматривали Боль­шую Медведицу. Андрей, вытянув руку, показывал на небе ковш, но я, как ни старался, не мог его разглядеть. Тогда Андрей взял мою руку и стал водить ею по воздуху. – Вот дерево – видишь? Сбоку труба – видишь! Так ты смотри между деревом и трубой. Ну вот. Теперь веди руку вверх. Видишь? Я молчал. – Видишь ковш? – снова спросил Андрей. – Ничего, Андрюша, не вижу. Андрей разозлился и опять ткнул моим пальцем вверх. В это время калитка скрипнула, и во двор, осторожно сту­пая, вошел какой‑то парень. Он остановился посреди дво­ра и тихо позвал: – Гришка… Андрей… – Сенька!.. – так и задохнулся Андрей и вскочил на ноги. – Откуда? – От наших, через фронт ходил, – сказал Сенька. Мы даже рты разинули. – А мы думали, тебя убили давно, – сказал Васька. – Нет, жив покуда. – А отца нашел? – спросил Андрей. – Нашел. В Курсавке он. – А у нас тут что делается! – громко зашептал Вась­ка. – Делов целые горы. Идем за погреб, там разговари­вать будем. Мы пошли за погреб. Васька все время забегал вперед, ощупывал Сенькины карманы, отворачивал полы его пид­жака. – Да что ты меня рассматриваешь, словно куклу фар­форовую? – Тоже, загордился! Посмотреть нельзя? Да? – сказал Васька. – Да чего ты ищешь‑то? – Маузер смотрю или бомбы там… – Ну, смотри, смотри, – басом сказал Семен. – Все равно – ничего не видно. Темнота, хоть глаз коли. Мы уселись на скамеечке. Андрей чиркнул спичкой. Пока она горела, мы рассматривали Семена. Семен стал как будто больше и шире в плечах. Лицо у него погрубело и обветрилось. Он был в пиджаке, сши­том из солдатской шинели, в ватных штанах и здоровенных красноармейских сапогах. – Ты где же сапоги такие достал? – Выдали. В Красной Армии. – Как выдали? – удивился Андрей. – Да так! Под расписку. Покуда сношу. Семен вытащил из кармана красноармейскую махорку. Мы закурили. – Махорку тебе тоже в Красной Армии выдали? – спросил я. – И махорку. Там всем красноармейцам по две пачки дают. – Да ты разве красноармеец? – Мы вместе с отцом служили. Я, брат, и на броневи­ке был. – На броневике? – Ну да. – Да говори толком, по порядку все, – не утерпел я. Сенька уселся на камне поудобнее, откинул полы пид­жака и стал рассказывать: – Помните, вы меня на станции встретили? Казаки меня тогда сцапали и домой потащили. Ну вот, поколесил я с ними по всему поселку… А потом, нечего делать, домой привел. Мать плачет. Надька, Катька пищат. А казаки ме­ня лупят. Вот пощупай. Мы все по очереди пощупали длинный рубец над ухом у Сеньки. – Ну, а потом что было? – спросил Васька. – А потом перестали бить. Перевернули весь дом вверх дном и ушли. Ну, я и решил. Дай, думаю, я вам покажу – к отцу уйду. И ушел. Сперва вышел на Бондаренкову будку, потом свернул влево. По балке шел. Ноче­вал у путевого сторожа. Так, мол, и так, говорю, дядя, пусти ночевать. Он пустил. А сам всю ночь посматривал, сплю я или не сплю. А мне что ж? Я спал по совести. Утром он у меня спрашивает: чей да как, да куда идешь? Иду, говорю, к своему отцу. Отец мой тоже путевой сто­рож, как ты, только служит он за Курсавкой, на четыреста тридцать четвертой версте. А я, говорю, учился в Невинке и вот теперь домой попасть хочу, потому что с голоду сдыхаю. Он меня верст шесть сам проводил. Про­шли вместе будочные посты, а дальше я один пошел. – И никто тебя не зацапал? – спросил я. – Нет. Я, брат, теперь дорогу знаю. Так вот, пришел я в Курсавку и первым долгом на станции на отца своего наткнулся. А он, как увидел меня, даже руками замахал. «Сенька, – говорит, – как же это так? Ты, кажется, до­ма оставался, а теперь здесь стоишь перед моими глаза­ми». «Оставаться‑то оставался, – говорю я, – да только те­перь нельзя дома оставаться. Разоряют наших всех, уби­вают почем зря». Отец повел меня к себе, а по дороге все расспрашива­ет про Невинку, про домашних, про мастерские. А я смот­рю на него, ребята, и все думаю: «Вот кабы он меня в красноармейцы определил!» Отец мой, видно, догадался. «Так ты что ж, – говорит, – в красноармейцы записываться пришел?» – «Ну да», – говорю я. Он так и покатился со смеху. А я смотрю, как у него тиликаются на поясе две бомбы металлические, и соображаю: «Были бы у меня в руках такие штучки, когда казаки пьяные меня по голове стукали, я б их с потрохами перемешал». У отца моего, ребята, карабин новенький и наган в кобуре. Ну, вот. Дошли мы с отцом до водокачки, смотрю – дядя Саббутин идет. «Эй, ты, – говорит Саббутин, – откуда такой мазаный?» «Из дому», – говорю. «А дом, – говорит, – как поживает?» «Ничего, держится». «Ну, а как там Андрей?» – спрашивает. Андрей даже подпрыгнул. – Про меня спрашивал? – крикнул он. – Про тебя, – сказал Семен. – А про меня спрашивал? – спросил я. – И про тебя спрашивал. – А еще про кого? – спросил Васька. – А больше, кажется, ни про кого. Нет, вру, про ин­женера еще нашего спрашивал. – Это про Ивана Васильевича? – сказал Андрей. – Да. Про Ваньку. – Какой же он, дядя Саббутин! Про меня и позабыл, – грустно сказал Васька. – А ведь я с ним сколько раз раз­говаривал! Сколько раз у него был! Но Сенька уже давно не слушал его и рассказывал дальше. – Саббутин похвалил меня. «Молодец, – говорит, – фронт перешел. Я тебя в красноармейцы запишу. Только, – говорит, – если поймают тебя белые – наверняка повесят». – А говорил он, когда сюда красные придут? – тихо спросил Андрей. – Как подкрепление подступит, так и придут. Наши, деповские, все там на броневике «Коммунист». Видели, как «Победу» здорово отделали? Это ее дядя Саббутин долбанул, – сказал Сенька. – А ты почем знаешь? – недоверчиво спросил Андрей. – Очередько говорил. – Это наш, деповский, Очередько? – Ну да, он ведь тоже от белых ушел. А Сорокин, сволочь, всю армию продал. – Какой Сорокин? – спросил Андрей. – Да разве вы не слыхали? – сказал Сенька. – Коман­дующий‑то армией. Такое было, такое было! Все в бой рвались, а он все отступать. Измена такая вышла тут. Ну да теперь уж все уладилось. – А ты чего же сейчас вернулся? – спросил я. – Отец послал. Говорит, нельзя мать и девчонок одних оставлять. – А у нас Леонтия Лаврентьевича казаки в депо уби­ли, – сказал я. – Ну! – крикнул Сенька. – Убили? Дорожного ма­стера? – Дорожного мастера. Гроб казачьи лошади копытами раздавили. И гроб раздавили, и крышку. На кладбище митинг разогнали. Обыски теперь все устраивают. – А мы винтовки достали, – перебил меня Васька. – У коменданта украли. Стащили через окно… И тебе одну оставили. – Небось самую дрянную оставили, а все хорошие са­ми разобрали? – Тебе самую лучшую! – сказал Андрей. – Только нам за них здорово от Порфирия досталось, но зато у нас те­перь новенькие винтовки есть. Хоть сейчас в бой. – А кто это такой Порфирий? – спросил Сенька. – Красноармеец. Я его в тупике нашел. Настоящий красноармеец! Он тут рабочих агитирует, – сказал Васька. – Вот бы повидать его! – Увидишь завтра. Мы тебя поведем к нему. Он на чердаке живет. – Да подожди ты, Васька, – сказал Андрей. – Мы са­мого главного еще Сеньке не рассказали. У нас, брат, от­ряд свой есть, и ты в нем состоишь. – Какой отряд? – спросил Сенька. – Боевой, – сказал Андрей. – У меня и список есть, и протокол собрания. Там все ребята уже расписались, тво­ей только подписи нет. Идем ко мне – покажу. – Нельзя ночью ходить! – закричал Васька. – До ше­сти часов только ходить можно. – Ну и ладно, ходи до шести часов, а мы вот сейчас пойдем. Андрей, Сенька и я двинулись к воротам. У ворот нас догнал Васька. – И я тоже с вами, – запыхавшись, сказал он. Мы стали осторожно пробираться закоулками по мерз­лым кочкам. Тускло светили звезды. Было совсем тихо. Даже собаки не лаяли. Только Семен поскрипывал на хо­ду красноармейскими сапогами. Мы подошли к дому Андрея. Андрей просунул руку в щель около двери и изнутри отодвинул задвижку. Через темный коридор мы вошли в комнату. Андрей зажег коп­тилку. Комната была маленькая, с низким потолком. У окна стоял стул, у стены железная кровать, в углу около двери сундук. Андрей отодвинул сундук и достал маленький железный коробок. Из коробка он вытащил два клочка бумаги. – На, читай, – протянул он их Семену. Семен взял бумажки, посмотрел, повертел и отдал об­ратно Андрею. – Это что же такое? – Это отряд наш. Список. А чтобы нельзя было понять, что тут написано, мы только буквы ставили «В. К.» – это Васька, «Г. М.» – это Гришка, «Г. Д.» – Гаврик, а вот ты – «С. В.». Распишись вот здесь, сбоку. Андрей подал Семену огрызок карандаша. Сенька вы­давил «С. В.» и к букве «В» приделал какой‑то крючочек. – Ну, – сказал Андрей, – теперь все расписались. Мож­но закопать. Ночью за сараем мы вырыли глубокую ямку и опусти­ли в нее металлический коробок со списком нашего отря­да и с протоколом первого собрания. – Пускай до красных полежит, – сказал Андрей, утап­тывая землю.