Было это царство богатое и древнее, славилось плодоносностью женского пола и доблестью мужеского. А помещалось царство в запечье у почтальона Мизюмина. И был такой таракан Сенька – смутьян и оторвяжник первейший во всем тараканьем царстве. Тараканихам от Сеньки – проходу нет; на стариков ему начихать; а в бога – не верит, говорит – нету. – Да как же нету, бесстыжие твои глаза? Ты при свете вылезь да зеньки разинь. А то, ишь ты: не-ету… – А что ж, вылезу, – хорохорился Сенька. И вылез однажды. Вылез – и ахнул: бог-то ведь есть и правда! Вот он, вот: грозный, нестерпимо-огромный, в розовой ситцевой рубашке, бог… А бог, почтальон Мизюмин, чулок вязал: любил он этим рукомеслом заниматься в сверхурочное время. Увидал Сеньку Мизюмин – обрадовался: – А-а, друг сердечный, таракан запечный, откуды ты, здравствуй! Почтальону Мизюмину нынче выговориться обязательно надо, а больше, как с Сенькою, не с кем. – Ну, брат Сенька, женюсь я. Невеста – первый сорт. Пойми ты, тараканья твоя душа: девица – из благородных, и приданого полтораста рублей! Ох и заживем мы с тобой! Заживем, Сенька? А? А Сенька от умиления глаза как вылупил – так и остался: все слова позабыл. У Мизюмина свадьба – на красную горку, и заказала ему благородная невеста, чтоб до свадьбы обязательно купил себе новые калоши. А то чистый срам: уж который год носит Мизюмин отцовские кожаные скробыхалы номер четырнадцатый. И как только Мизюмин на улицу – сейчас же за ним мальчишки: – Э! Э! Скробыхалы! Скробыхалы! Держи! Скробыхалы! Навязал Мизюмин чулок – и на Трубную пошел: чулки продать – новые калоши купить. Подвернулись Мизюмину щеглы в клетке: не щеглы – загляденье. – Сем-ка я лучше щеглят куплю? Калоши-то еще крепкие… Купил клетку, поднес невесте в презент: – Вот чулки вязал – продал, щеглят вам купил. Не побрезгуйте уж: от чистого сердца. – Ка-ак? Чулки? И опять в скробыхалах? Ну, не-ет, терпенья моего больше нету. Подумать только: за чулочника замуж! Не-ет, нет, и никаких разговоров! Прогнала Мизюмина с глаз долой. Надрызгался в трак-тире Мизюмин, вернулся домой пьян-пьянехонек, за стены держится… А на стене – ждал бога таракан Сенька: умиленно слушать, как всякий вечер, что скажет бог. Горькими слезами хлюпал, шарил рукой по стене почтальон Мизюмин. И ненароком как-то задел пальцем Сеньку, полетел Сенька торчмя головой в тартарары в бездонное. Очнулся: на спине лежит. Берега – гладкие, скользкие; глубь страшенная. Еле-еле, далеко гдей-то потолок виден… И взмолился Сенька своему богу: – Вызволи, помоги, помилуй! Нет, глубь такая – и богу, должно быть, не достать, так тут и сгинешь. …Горькими слезами хлюпал почтальон Мизюмин, подолом розовой рубашки утирал нос. – Сенька, Сенюшка, один ты у меня остался… И где же ты… И куда ж я тебя, милый ты мо-ой… Нашел Сеньку Мизюмин в своем скробыхале. Пальцем выковырнул Сеньку из бездны – скробыхала номер четырнадцатый – и на стену посадил: ползи. Но Сенька даже и ползти не может, прямо очумел: до чего нестерпимо велик бог, до чего милосерд, до чего могуществен! А бог, почтальон Мизюмин, хлюпал и подолом розовой рубашки утирал нос.
|