Шум, крик, визг и суматоха царили в классе у младших. Классной дамы не было, и девочки, предоставленные сами себе, подняли возню.

 Черненькая Ивина вбежала на кафедру и, стуча по столу линейкой, кричала во весь голос: - Так помните: травить Яшку сегодня же! - Травить! Травить! - эхом отозвались сразу несколько голосов. - Что вы, мадамочки! Разве это можно? - робко прозвучали голоса трех-четырех учениц, считавшихся самыми прилежными и благонравными из всего класса. - Ну уж вы, тихони, молчите! - напустилась на них рыженькая Рош. - Не смейте идти против класса!

 Это гадость! Слышите ли, все должны дружно действовать и травить Яшку, все до одной. А кто не станет делать этого, пускай убирается от нас. Да! Глаза Толстушки, как звали Женю Рош ее подруги, ярко разгорелись, щеки пылали. 

Тихони как-то разом смолкли и присмирели. Одна из них, Тиночка Прижинцова, высокая бледная девочка, первая ученица младшего класса, неторопливо поднялась со своего места и сказала, обращаясь к Рош: - Ты напрасно горячишься, Толстушка, раз всем классом решено травить Яшку, мы не можем отстать от класса. 

Только надо придумать, чем его травить... - О, я уже выдумала! - торжествующе произнесла хорошенькая Ивина. - Сегодня нам задана басня "Демьянова уха"... Да? - Да, да! - отвечал ей весь класс хором. - Отлично. А мы, то есть каждая из нас, будем отвечать другую басню. И что бы ни говорил Яшка, как бы ни ругался и ни выходил из себя, мы будем отвечать не "Демьянову уху", а то, что каждая хочет. Идет? - Идет! Идет! Прекрасно придумала! Отлично! - снова закричали девочки. Некоторые из них даже захлопали в ладоши и запрыгали от удовольствия. Я сидела на своем месте и с удивлением прислушивалась к тому, что происходило вокруг меня.

 Я понимала только одно: что тридцать маленьких глупых девочек хотят раздразнить, извести одного взрослого, большого, умного человека, и вдобавок - учителя. Мне хотелось встать и сказать им, как все это нехорошо, гадко, нечестно, но - увы! - это было уже поздно. Дверь отворилась, и в класс вошел сам Василий Васильевич Яковлев, учитель русского языка.

Он был в хорошем настроении, потому что с удовольствием потирал свои красные с холода руки и поглядывал на нас добрыми через очки глазами. Бедный Яковлев! Если бы он знал, что замышляли проделать с ним тридцать злых, бессердечных девочек! - Холодно, девицы! Ну и денек! - произнес он, оглядывая класс. - Небось нащипало вам нос и щеки, пока из дому бежали в гимназию, а? Но "девицы" хранили упорное молчание. 

Тогда Яковлев понял, что класс приготовился воевать, и сразу изменил свое обращение. - Госпожа Ивина! - послышался его резкий голос, совсем иной, нежели тот, которым он разговаривал с нами за минуту до этого. - Извольте прочесть заданное! Хорошенькая Ляля Ивина быстро поднялась со своего места и громко, отчетливо произнесла на весь класс: - "Демьянова уха", басня Крылова. - Отлично-с! Ну-с, отвечайте басню. - Хорошо! - так же бодро отчеканила Ляля и начала, предварительно откашлявшись: Вороне где-то Бог послал кусочек сыру; На ель Ворона взгромоздись, Позавтракать было совсем уж собралась, Да позадумалась, а сыр... - Довольно! Довольно! - неистово замахал руками учитель. - Вы сами не понимаете, что говорите сейчас.

 Госпожа Рош, отвечайте басню... Госпожа Ивина, садитесь и придите в себя. Вы нездоровы, должно быть, и это избавит вас от единицы. Ивина уселась на свое место, обводя класс торжествующими глазами, а вместо нее поднялась Женя Рош. По улицам Слона водили, Как видно, напоказ, Известно, что Слоны в диковинку у нас... пропищала она тоненьким-претоненьким голоском. У учителя глаза стали вдруг круглыми, как орехи. Он смотрел то на толстушку Рош, то на классный журнал. Наконец, очевидно, смекнув, в чем дело, он покраснел и, махнув рукою Рош, чтобы она садилась, поставил ей крупную единицу... - Стыдно школьничать! - произнес он строго. - Но вы обе на дурном счету, поэтому с вас и взятки гладки, как говорится... 

Госпожа Прижинцова, потрудитесь прочесть вы "Демьянову уху", - обратился он к первой ученице класса. Танюша поднялась вся красная со своего места. Ей не хотелось огорчать Яковлева и получать дурную отметку в классном журнале, и в то же время она не смела идти против класса. Слезы стояли у нее на глазах, когда она начала, захлебываясь и волнуясь. Мартышка к старости слаба глазами стала; А у людей она слыхала, Что это зло еще не так большой руки: Лишь стоит завести Очки Очков с... - "Демьянову уху", "Демьянову уху" прошу читать, а не "Мартышку и очки"! - закричал не своим голосом учитель. - Да что вы, извести меня поклялись все, что ли? 

И это вы! Прижинцова! Первая ученица, моя гордость! - произнес он дрожащим от волнения и гнева голосом. - На вас-то уж я надеялся! Ну... да уж... садитесь, - присовокупил Василий Васильевич с горечью; и новая единица прочно воцарилась в клеточке журнала. - Степановская... Рохель... Мордвинова... Шмидт... - сердито вызывал девочек Яковлев, и каждая из них говорила всевозможные басни, только не ту, которую требовал учитель, - не "Демьянову уху", заданную на сегодня. За черноглазой и черноволосой Сарой Рохель поднялась Жюли и начала, дерзко глядя в самые глаза учителя: Проказница-Мартышка, Осел, Козел, Да косолапый Мишка Затеяли сыграть Квартет. Достали нот, баса... - Молчать! - прервал Жюли грозным голосом учитель и изо всей силы ударил кулаком по столу. И вдруг его глаза встретились с моими. 

Я увидела столько гнева и в то же время тоски в его обычно добрых глазах, что невольно подалась вперед, желая его утешить. - А-а, - произнес Василий Васильевич, - госпожа Иконина-вторая, про вас я чуть не забыл... Отвечайте басню! Я медленно поднялась и, встав у парты, начала: "Соседушка, мой свет! Пожалуйста, покушай". Соседушка, я сыт по горло. - Нужды нет, Еще тарелочку; послушай: Ушица, ей-же-ей, на славу сварена! 

Я не знаю, жаль ли мне было замученного классом учителя или совести не хватило следовать примеру моих подруг, но я читала ту именно басню, которая была задана нам на сегодня и которую я знала отлично. И чем дальше читала я, тем больше прояснялось хмурое, недовольное лицо учителя и тем ласковее сияли под очками его печальные и гневные до этого глаза. - Отлично, Иконина! Спасибо! Успокоили старика... - произнес Василий Васильевич, когда я кончила. - А про вас всех, - обратился он к классу, - будет доложено начальнице. 

И, говоря это, он обмакнул перо в чернила и вывел крупную 5 - лучшую отметку - в журнальной клеточке против моей фамилии. Лишь только прозвучал звонок и учитель вышел из класса, девочки повскакали со своих мест и окружили меня. - Изменница! - кричала одна. - Шпионка! - вторила ей другая. - Дрянная! - пищала третья. - Вон ее! Не хотим шпионку! Прочь из класса! Вон, сию же минуту вон! Вокруг меня были грозящие, искаженные до неузнаваемости лица; детские глазки горели злыми огоньками; голоса звучали хрипло, резко, крикливо. - Если бы мы были мальчиками, мы бы "разыграли" тебя! - кричала Ляля Ивина, подскакивая ко мне и грозя пальцем перед самым моим носом. - Да, да, "разыграли" бы! - вторила ей высокая рыжая Мордвинова. - У!

 Как разыграли б, а теперь только можем прогнать тебя. Вон! И она толкнула меня, пребольно ущипнув за Руку. Горбунья Жюли одна из всех не кричала и не суетилась. Но я видела, как зло сверкали ее глаза, устремленные куда-то мимо меня в стену, и как она яростно кусала свои тонкие губы. В ту же минуту кто-то схватил меня под одну руку, кто-то под другую, и меня потащили к дверям. Я не помню хорошо, как я шла по коридору и даже шла ли я или нет, и только опомнилась, оставшись одна в большой мрачной комнате, заставленной шкалами. 

Очевидно, злые девчонки притащили меня в гимназическую библиотеку и заперли в ней дверь на задвижку снаружи. По крайней мере, когда я подошла к двери, желая открыть ее, она не поддавалась. - Мамочка! Милая мамочка! Ты видишь, что они делают со мною, и у дяди, и здесь! - прошептала я, с тоскою сжимая руки, и залилась слезами. Мне так живо припомнилась счастливая жизнь в Рыбинске под крылышком у моей мамочки, без забот и волнений...

 Такая чудесная жизнь! И, крепко стиснув голову руками, я бросилась на одно из кресел, стоявших в библиотеке, и глухо зарыдала. - Ах, если бы только явилась какая-нибудь добрая фея и помогла мне, как помогла в сказке Сандрильоне ее крестная, - повторяла я сквозь рыдания, - явилась бы, тронула меня волшебной палочкой по плечу - и все бы стало по-старому: мамочка была бы жива, и мы бы по-прежнему жили в Рыбинске, и я бы училась под ее руководством, а не в этой противной гимназии, где такие злые-злые девочки, которые так мучают меня! Ах, если бы только добрые феи существовали на земле! Добрые феи и волшебные палочки!.. И только что я успела подумать это, как ясно почувствовала прикосновение волшебной палочки к моему плечу. Я тихо вскрикнула и подняла голову. Но не златокудрая фея в золотом одеянии стояла передо мной, а красивая, стройная девочка лет пятнадцати или шестнадцати, с чудесными черными локонами, небрежно распущенными по плечам, в коричневом форменном платье и черном фартуке. Она ласково обняла меня и спросила: - О чем ты плачешь, девочка? Я взглянула в ее тонко очерченное личико, в ее немного грустные черные глаза и вдруг неожиданно кинулась к ней на шею и, громко всхлипывая на всю комнату, проговорила: - Ах, я очень, очень несчастна! Ах, почему вы не фея и не можете помочь мне! - Бедная девочка, бедная маленькая девочка! Как мне жаль тебя! - проговорила она печально. - Я действительно не фея, а только Симолинь... графиня Анна Симолинь. Но я постараюсь успокоить тебя и помочь тебе чем могу. Расскажи мне твое горе, малютка! И говоря это, она нежно посадила меня к себе на колени, притянула к себе и, приглаживая своей ручкой мои волосы, ждала, когда я расскажу ей мое горе. И я рассказала ей все. И про мамочку, и про Рыбинск, и про дядину семью, и про злых девочек... Она слушала меня очень внимательно и поминутно менялась в лице. Когда я ей рассказывала про смерть мамочки, она сделалась вся белая как снег, а когда я передавала ей, как злая Бавария хотела меня высечь, молоденькая графиня вся покраснела, как пион, и топнула ногою. Когда я кончила мой недолгий рассказ, Анна крепко обняла меня и сказала: - Мне особенно жаль тебя, потому что в твои годы у меня тоже умерла мама. Но я была все-таки счастливее тебя: у меня остался папа, который очень, очень любит меня и делает все, что я его ни попрошу. А у тебя никого нет, бедная, бедная девочка! Хочешь, я буду твоим другом? Да? Когда у тебя будет горе, приди сюда. Только чтобы злые девчонки не знали, что ты дружна со мною, а то они будут еще хуже дразнить и мучить тебя. В гимназии нашей есть правило, которое запрещает девочкам маленьких классов дружить со старшими... Но если тебе уж очень тяжело будет, ты обвяжи платком руку и выйди в перемену между двумя уроками в коридор. Я тогда буду знать, что ты вызываешь меня сюда, в библиотеку... Согласна? - Еще бы! - вскричала я радостным голосом и крепко-крепко поцеловала мою новую знакомую. - Да, я и забыла самое важное! Как тебя зовут, девочка? - спросила молоденькая графиня. - Еленой меня зовут у дяди, а мамочка... - начала я и запнулась. - Как звала тебя твоя мамочка? - заинтересовалась юная графиня. - Ленушей, - тихо, чуть слышно проронила я. - Ну, и я буду звать тебя Ленушей! Хорошо. А теперь до свидания, Ленуша! - произнесла она ласково и крепко обняла меня. - Ступай в класс и не обращай внимания на злых девчонок. Они скоро поймут, как были не правы с тобой. Прощай! И еще раз поцеловав меня, графиня Анна быстро пошла к двери. Я долго смотрела ей вслед, до тех пор пока ее стройная, высокая фигурка не скрылась в коридоре. В какие-нибудь четверть часа я успела полюбить эту красивую, добрую девочку так, как никого еще не любила после мамочки. Теперь моя жизнь в гимназии не казалась мне такой печальной и пустой: я приобрела друга, который обещал скрашивать мне мои горькие минуты, и я чувствовала, что эта черненькая Анна любит меня, точно родную сестру.