Пробуждение весны в лесу принадлежит к числу самых приятных и радостных событий в мире. Сильные дожди, перепадающие время от времени, заливают поверхность маленьких рек целыми потоками воды, которая быстро съедает лёд и снег, хотя большинство лесных рек вскрывается медленно. Очень редко случается бурный ледоход, с треском ломающий лёд и уносящий его в какие-нибудь два часа. Это обыкновенно бывает на больших реках, где поверхность воды обширнее. 

Снег в лесу тает медленно, и, когда вода покроет лёд, он исчезает постепенно, без шума и треска. Наступление весны в лесу знаменуется разбуханием почек, криком диких гусей и карканьем ворон, которые прилетают с более низменных мест, спеша разделить с родичами своими, большими воронами, добычу, оставшуюся от зимних охот. 

С юга летят маленькие птички, напевая коротенькие весенние песенки: резвые крапивники, стойко перенёсшие зимние морозы, весело поют и щебечут, пока не появятся снегири и чёрные дрозды, которые своим более изысканным пением заставляют забыть эти скромные хороводы.
Стоит зиме сделать хотя бы один шаг назад, как весна производит панику в рядах отступающего врага и вынуждает его к бегству. Десять дней отсутствия Куонеба были днями настоящих революционных переворотов, после которых зима окончательно уступила место весне и унесла с собою снег, оставив его только в самых тенистых закоулках леса. 

Но вот наступило наконец ясное солнечное утро, когда Рольф, к великому удовольствию своему, услышал отрывистый крик индейца: «го!», а спустя минуту кругом него запрыгал с радостным визгом Скукум. Возвращение индейца произвело на Хоага совсем иное впечатление. Он уже настолько оправился, что мог встать и, хотя с трудом, но ковылял вокруг дома, опираясь на палку, и ел с большим аппетитом по три раза в день, продолжая ворчать в то же время, что всё скверно и невкусно. Но с того момента, как появился индеец, он углубился в самого себя, надулся и замолчал.

 Не прошло, однако, и часу, как он снова начал предлагать Рольфу меха, ружьё, лодку и капканы с условием, чтобы он свёз его к семье.
Все трое были очень довольны, когда наступил наконец день отъезда в Лайон-Фельс. 

Путь их шёл по Малой Оленьей реке, Малому Оленьему озеру, по южной ветви Оленьей реки, а затем Большой Оленьей рекой. Все реки были переполнены, и всюду было множество воды, что значительно сокращало количество «портэджей».7Хоаг не мог ходить скоро, а переносить его с места на место было нелегко. В три дня они проехали пятьдесят миль и к вечеру третьего дня были уже в небольшом поселении Лайон-Фельс. 

В обращении Хоага сразу произошла резкая и крайне неприятная перемена. Он начал приказывать, тогда как прежде от него слышались только плаксивые просьбы. Он кричал на них:
— Причаливай осторожно, не порти моей лодки.
Увидя нескольких человек, собравшихся у мельницы, он рассыпался перед ними в излияниях, но не получил на них ответа, кроме холодного и как бы мимоходом брошенного приветствия: «Галло, Джек! Никак вернулся домой»? Одного из них еле уговорили заменить собою Рольфа и снести Хоага к его хижине. Да, семья его оказалась дома, но она была, по-видимому, недовольна его возвращением. Он что-то шепнул своему сыну, и тот с мрачным видом направился к реке и вернулся с ружьём, которое Рольф считал уже своим; он захватил бы также и меха, но Скукум набросился на него и прогнал его от лодки. 

Хоаг выказал при этом свой настоящий характер.
— Это мои меха и моя лодка, — сказал он одному из рабочих на мельнице и прибавил, обратившись к спасшим его людям: — А вы, скверные разбойники, краснокожие воры, проваливайте прочь отсюда, не то я подам на вас жалобу судье.
И он осыпал их оскорбительной и непечатной бранью, в которой выказалась вся злоба его низкой натуры.
— Говорит, как настоящий бледнолицый, — холодно заметил Куонеб. 

Рольф стоял молча. Оказать такую бескорыстную помощь и в благодарность за это получить столько гадкой, унизительной брани! Он невольно подумал, что даже дядя его Мик и тот не выказал бы столько низости и неблагодарности.
Хоаг дал полную свободу языку, найдя в товарище своём Билле Гоукинсе внимательного слушателя всех своих жалоб. В конце концов, он довёл его до того, что тот воспламенился рассказами о причинённом Хоагу зле и привёл судью расследовать дело, арестовать «преступников», а главное — отобрать «меха Хоага».
Старик Сила Сильвани, хозяин мельницы и пионер этой местности, был в то же время и судьёй. 

Это был человек высокого роста, худощавый, смуглый, напоминающий в физическом и нравственном отношении Авраама Линкольна. Он выслушал душераздирающий рассказ об ужасном преступлении, грабеже и пытках, которым эти два изверга в образе людей подвергли ни в чём не повинного Хоага; судья слушал внимательно, возмущаясь сначала, а затем, чем дальше, тем больше забавляясь этим рассказом.
— Вы не получите никакого удовлетворения до тех пор, пока я не выслушаю другую сторону, — сказал он, приказывая позвать Рольфа и Куонеба. 

Он окинул их внимательным взором и, обращаясь к Рольфу, спросил его:
— Ты индеец?
— Нет, сэр!
— Метис?
— Нет, сэр!
— Хорошо, расскажи мне всё, как следует, об этом деле, — и Сильвани, приготовившись слушать, устремил проницательный взор на юношу.
Рольф рассказал всю историю их знакомства с Хоагом, начиная от встречи с ним в складе Уоррена до приезда в Лайон-Фельс. Нельзя сомневаться в истине какой-нибудь истории, когда она передаётся искренне и подробно, и потому рассказ Рольфа представился во всей своей очевидности проницательному и доброму старому охотнику, торговцу, хозяину мельницы и судье.
— Сынок, — сказал он тихо и ласково, — вижу, что ты сказал мне всю правду. 

Верю каждому твоему слову. Всем нам известно, что Хоаг — самый презренный негодяй и величайший лгун на Райвере. Он язва и всегда был язвой. Он только обещал дать тебе ружьё и лодку, а затем раздумал, и мы не можем заставить его исполнить своё обещание; что касается непорядков в лесу, то вы два свидетеля против его одного, и вы получите меха и капканы. Вы хорошо сделали, что оставили остальные меха дома, не то вам пришлось бы поделить их; пусть меха остаются у вас, и предайте всю эту историю забвению.

 Мы найдём для вас лодку, чтобы дать возможность уехать из нашего города. Относительно Хоага не беспокойтесь: дни путешествий его кончены.
Человек, владеющий связкой первоклассных мехов, считается богатым во всяком пограничном городке. Судья был в то же время торговцем, а поэтому они продали ему меха и могли закупить себе всё необходимое.
День начинал уже склоняться к вечеру, когда они снарядили новую лодку, снабдив её всеми припасами.

 Старик Сильвани всегда держал себя спокойно во время коммерческих переговоров, говорил тихо и мягко, изредка делая весьма забавные замечания, что заставляло некоторых думать, будто он человек податливый. В конце концов, оказывалось, что он ничего не терял при таком способе обращения, и конкуренты не решались бороться с длинным невозмутимым Сильвани.
Покончив дела, Сильвани сказал охотникам:
— Теперь я кое-что подарю каждому из вас, — и передал им два складных ножа, впервые появившихся в то время. 

Для охотников это были чудесные вещи, сокровища драгоценные, источник бесконечной радости. Если бы они даже знали, что на шкуру одной куницы можно купить таких ножей целую дюжину, то восторг их и детская радость нисколько не изменились бы от этого.
— Поужинайте-ка с нами, ребята, а завтра утром уедете, — сказал Сильвани.
Они присоединились таким образом к многочисленной семье мельника и разделили с ней вечернюю трапезу. После ужина они часа три просидели под широким портиком, обращённым в сторону реки, и старик Сильвани, чувствовавший, по-видимому, большое влечение к Рольфу, занимал его бесконечными разговорами, которые в то время показались ему просто интересными, и только по прошествии многих лет понял он по тому влиянию, какое они имели на него, сколько в них было глубокого смысла и истинной мудрости.
— Для Джека Хоага, — говорил Сильвани, — существует два неудачных места: одно из них — где его не знают и судят о нём по его наружности; другое — где его в течение двадцати лет изучили насквозь, как, например, у нас. Ловкий, хитроумный мошенник может носить ложную маску год, пожалуй — два, но раз ты имеешь возможность узнать его досконально в течение двадцати лет, встречаясь с ним и лето и зиму, он выскажется, в конце концов, и ни один тёмный уголок его души не останется скрытым.
Я не имею никакого намерения строго судить его, ибо не знаю, какого рода червь точит его сердце. А я думаю, что такой червь есть у него, иначе он не был бы так зол. Вот почему я всегда говорю себе: не спеши судить, разузнай всё хорошенько, прежде чем клеймить человека. Мать моя имела обыкновение говорить: не говори ни о ком худо, пока не предложишь себе вопросов — так ли это, хорошо ли это, нужно ли это? И чем старше я делаюсь, тем становлюсь осмотрительнее в своих суждениях. Когда я был в твоих летах, я был неумолим, как железный капкан, и уверен в своей непогрешимости. Говорю тебе: нет человека умнее шестнадцатилетнего мальчика, за исключением разве пятнадцатилетней девочки.
Верь мне, мальчик, что в то время, когда всё кругом будет казаться тебе мрачным, тебя подстерегает какая-нибудь радость; только будь твёрд, спокоен и добр, и непременно случится что-нибудь и приведёт всё снова в порядок. Выход всегда есть, и мужественное сердце всегда найдёт его. 

Верь, мальчик: никто не одолеет тебя, пока ты сам этого не подумаешь. Только не бойся, и ничто не сломит тебя.
Это — как с болезнью. Я видел много лечившихся людей и теперь думаю: нет больных людей, кроме тех, которые считают себя больными.
Чем старше я становлюсь, тем больше начинаю присматриваться к внутренней сущности людей, а наружная сторона их имеет для меня самое ничтожное значение. Как случилось, Рольф, что ты сошёлся с индейцем?
— Подробно или вкратце хотите выслушать всю эту историю? — спросил Рольф.
— Пусть себе вкратце, в один прыжок, — тихо засмеялся Сильвани.
Рольф сделал ему краткий отчёт о своей жизни.
— Очень хорошо, — сказал мельник, — а теперь подробно.
Когда Рольф кончил, мельник сказал ему:
— По всем поступкам твоим вижу, что ты хочешь сделаться человеком, Рольф, и имею собственное своё мнение относительно будущих результатов. Ты не всегда будешь жить в горах.

 Когда у тебя вырастут крылья и ты захочешь изменить своё положение, дай мне знать об этом.
На следующий день охотники плыли уже по Оленьей реке в хорошей лодке с целым запасом колониальных товаров и небольшим количеством денег.
— До свиданья, мой мальчик, до свиданья! Приезжай к нам, мы не забываем своих знакомых. 

Помни, что я покупаю меха, — сказал Сильвани на прощание.
Когда лодка, поворачивая по направлению к хижине, огибала береговой выступ, Рольф взглянул на Куонеба и сказал:
— И между бледнолицыми бывают добрые, хорошие люди. 

Индеец не моргнул даже глазом, не пошевельнулся и не произнёс ни единого слова.