Больше месяца крутила вьюга, а потом как‑то сразу на­чалась у нас весна. Снег почернел и опал, от земли пошел густой сизый пар. В Кубань поползли целые реки талого снега, извиваясь и нащупывая дорогу, как слепые котята. Мы уже полушубки поскидали и в марте месяце бегали по улице в одних рубашках. лучшие фильмы онлайн Но настоящая весна пришла только с первым дождем. Над Кубанью спустились широкие и темные, как пыль, дождевые рукава. Забулькали лужи. Стало темно. Так темно, что еле‑еле виднелись дома через дорогу. Мы с Васькой стояли под навесом Кондратьевских но­меров и выжимали из своих слинявших рубах синие ручьи воды. Вдруг из‑под соседнего навеса к нам перебежали два казачонка в плисовых штанах. Тоже мокрые, будто прили­занные. Один, побольше, нагнул голову в мокрой папахе и, огля­дев Ваську, спросил: – А ты чей? – А тебе на что? – Иногородний? – Казак. – Врешь, по штанам вижу и по рубахе что иногород­ний. Казаки в таких рядюшках не ходят. Говори, где жи­вешь? – У черта на куличках, у куркуля в хате, а тому, кто спрашивает, дуля, – спокойно сказал Васька, скручивая рубаху жгутом и выжимая из нее последние капли. – А мы с обыском к вам пойдем, – сказал другой ка­зачонок, щуплый и пониже ростом. Васька засмеялся. – Ты сперва штаны подтяни, атаман кубанский, куку­руза на учкуру! Мандат у тебя есть на обыскные права? Ну, показывай! – Найдется, глянь‑ка сюда! Васька и моргнуть не успел, как казачонок в белой па­пахе огрел его свинчаткой по голове. Васька скорчился и схватился руками за голову. На соседнем крыльце крикнули: – Ай да белая папаха! Ай да молодец!.. А ну‑ка дру­гого по уху стебни! Я оглянулся и увидел, как, сгибаясь под проливным дождем, бегут к нам еще двое казачат, а за ними рослый бородатый казак в черкеске с белыми газырями. Я быстро перемахнул через дорогу. Васька кинулся было за мной, но поскользнулся и шлепнулся в лужу. Из‑под рубашки у него выскользнул револьвер. Казачонок в белой папахе в один миг налетел на ре­вольвер, как ястреб на ящерку. – Оружие! Васька вскочил и схватился за дуло револьвера, но бо­родатый пнул его ногой. Васька выпустил револьвер из рук и опять плюхнулся в грязь. Казачонок сел на него верхом и стал месить его, как тесто в макитре. А бородатый казак вертел в это время перед самым носом Васькин револьвер и бормотал: – Бульдог! Нет, не бульдог, пожалуй, бульдог поко­роче и потолще будет. Это не иначе, как стейер. Только у стейера головка пуговкой. А этот какой‑то… странный, разломчатый. Я прислушивался из‑за угла и думал: что делать? За поясом под рубахой у меня тоже был револьвер, только не смит‑и‑вессон, как у Васьки, а браунинг. Пустить бы из этого браунинга бородатому семь пуль в лоб, да не уйдешь ведь потом. Только Ваську погубишь, а не выручишь. Вдруг слышу – кто‑то за углом говорит: – А другой куда утек? Тот, что побольше был? Шукай его, хлопцы! Я шмыгнул в первый попавшийся двор, а оттуда, через заборы и переулки, вернулся с другой стороны к Кондра­тьевским номерам. Там теперь выросла целая толпа – казаки, женщины, ребята. Все галдели, перебивали друг друга, размахивали руками. – Чумака зацапали, комиссара большевицкого! – вы­крикивала круглоголовая коренастая казачка. – Дура! Какой там комиссар большевицкий! – сказал высокий старик в поддевке, выбираясь из середины тол­пы. – Хлопца от земли не видать, а его в четыре руки дер­жат. – Знаем мы этих хлопцев! – затрещала казачка. – С бомбой его накрыли – хлопца твоего! – Дура! – спокойно сказал старик. – Какая там бом­ба – револьвер нашли азиатской какой‑то системы, да и то незаряженный. – Дорогу! – гаркнул хриплый голос из толпы. Толпа расступилась. Рыжий молодой казак с винтовкой вытолкнул Ваську и погнал его по дороге к станице. Васька не плакал, а только всхлипывал. Губа у него была рассечена, глаза залеплены грязью, распухли. Одно плечо голое – рукав болтался на ниточке. – Ну, ну, босота, шагай веселее! – сказал казак, тол­кая Ваську в спину прикладом. Васька дернул плечом и остановился. – Не дерись! – закричал он. – А то вот стану средь дороги и с места не сойду! Казак посмотрел на Ваську с удивлением: – Ишь какой самолюбивый. Ну, иди, иди, а то волоком потянем. Васька пошел. В этот день Васька не вернулся домой. Отцу и матери его я ничего не сказал – боялся, что заругают. Скажут: завел парня, а сам сбежал. А что я мог поделать? Ведь их там вон сколько было, да еще с винтовками, а я один. Целый день думал я, что теперь с Васькой будет. Может, его доведут до станицы, постращают и отпустят, или он сам с дороги сбежит, а может быть – его до смер­ти засекут. А то еще хуже будет: приведут его к атаману, начнут стегать, а он со страху да от боли весь наш парти­занский отряд выдаст. Всю ночь прислушивался я, не хлопает ли калитка. Нет, не хлопнула, не пришел Васька. На другое утро я сам пошел в станицу искать его. После вчерашнего дождя идти было хорошо. Погода свежая, солнечная, дорожки утоптанные. День был праздничный. На ступеньках крылечек кра­совались разодетые девки‑казачки, а на перилах сидели веселые парни. Отмахиваясь палкой от собак, я шел посреди дороги и думал: где искать Ваську? В правление зайти или к тюрь­ме подобраться – в окошко поглядеть? В правлении со мной, конечно, и разговаривать не ста­нут, а если и станут, то ничего хорошего не скажут. Возь­мут да и посадят в «тюгулёвку» – так у них каталажка называлась. А если Ваську по тюремным окнам искать, так, может, и вовсе не найдешь. Он маленький, его всякий от окна ототрет. Да и часовые смотрят. Подхожу к правлению. Со всех сторон облепили белый каменный дом кряжи­стые казаки. Сидят, как в гостях у царя. Кто побогаче, тот на крыльце сидит – поближе к атамановой двери. Кто по­беднее – на нижних ступеньках. Курят, доставая из расшитых кисетов табак. Толкуют о новом станичном атамане, о старых казачьих порядках, да почем свинья на базаре, да у кого строевая кобыла хо­роша. Молодежь тут же вертится, прислуживает старикам – кто бегает в лавочку за брагой, кто чиркает спичкой, если у старика трубка не дымит. Напротив, возле церкви, стоят высокие, обмазанные дегтем столбы. Это виселицы. Я юркнул во двор. Там, у длинного дощатого барака с маленькими решетчатыми окошками, шагали казаки‑часо­вые. Значит, арестованные тут сидят. Может, и Васька с ни­ми. Я хотел было заглянуть в окошко, но дорогу мне заго­родил часовой. Может, с другой стороны удастся заглянуть в окна? Иду. Никто не трогает – то ли потому, что у меня на голове черная казачья шапка, то ли просто не замечают меня. Вдруг я увидел – из самого крайнего окошка кто‑то машет мне рукой. Васька!.. Ну да, Васька! Такой же грязный и распух­ший, как был вчера, только синяки на нем позеленели и пожелтели. В окошке одна его голова торчит да рука. Ма­шет он мне рукой – уходи, мол. А я и сам вижу, что непременно уходить надо; прямо на меня идет часовой с винтовкой наперевес. Шмыгнул я в ворота, думаю: вот и удрал. Вдруг чья‑то грузная рука сильно стукнула меня по плечу. – Постой, голубчик, не торопись. Я тебя узнал. Смотрю – это казак бородатый, тот самый, что вчера Ваську в лужу толкнул. Схватил он меня за шиворот и поволок вверх по широким ступенькам. Старики, сидевшие на атаманском крыльце, поднялись и загалдели. Не успел я дух перевести, как очутился в коротком и темном коридоре. Бородатый толкнул плечом дверь и ввалился со мной вместе в просторную комнату. Посредине комнаты – стол, вроде кухонного, со шкаф­чиками. У стен в пирамидах винтовки. – Здравия желаю, атаман, – сказал бородатый, под­талкивая меня к столу, за которым сидел рябой казак с костяной трубкой во рту. – Здорово, Поликарп Семенович, – сказал рябой ка­зак, не вставая с места. – Кого привел? – Шпиёна большевицкого. – Ишь ты, – сказал рябой. – Молоко на губах не об­сохло, а тоже шпиёнит. Ну, шпиёнам у нас первый почет, высоко их подымаем, чуть не до самого неба. Видал стол­бики черные – вон там за окошками? – Дядя, – взмолился я, – пусти, я не виноват. Мать послала к знакомым. За хлебом, за салом… Она меня ждет… Дома все голодные сидят. Атаман повернул свою рябую морду в мою сторону, сплюнул под стол и сказал: – Казак? – Иногородний. – Почему? – Да так уж… не знаю. – Не знаешь? – Ей‑богу, не знаю. «Черт его знает, почему я иногородний», – подумал я. Атаман замолчал и стал зачем то выдвигать и задви­гать ящики стола. Ящиков было штук двенадцать. Бородатый тоже постоял молча, а потом сказал: – Этого хлопца я еще раньше заприметил. Он со вче­рашним с одной шайки. – С которым? – спросил рябой. – С тем, что Сидора Порфирыча за палец укусил? Горячий хлопец норовистый. А ну‑ка тащи и того тоже сюда. Нехай поздоровкаются! Бородатый повернулся на каблуках и вышел за дверь. Мы с атаманом остались одни в комнате. Атаман медленно выдвинул средний, самый большой ящик стола и засунул в него руку чуть ли не по самое плечо. Пошарил, пошарил в ящике, отряхнул ладони и по­лез в другой ящик. Я все стоял и думал: что он в ящиках ищет? Вдруг атаман сполз со стула, присел на корточки и стал выдвигать самый нижний ящик. Ящик долго не под­давался, потом наконец с треском открылся. Атаман за­глянул в него как‑то сбоку и громко чихнул прямо в ящик. Оттуда столбом полетела сухая табачная пыль. У меня защекотало в носу, сперло дыхание, и я громко чихнул. Атаман поднял голову и уставился на меня круглыми стеклянными глазами. – Ты чего тут расчихался? – спросил он сердито. Но вдруг глаза у него стали маленькие, нос сморщился, и он сам чихнул громче моего. – Апчхи! – чихнул атаман. – Апчхи! – чихнул я в ответ. В это время дверь открылась, потянуло сквозняком, и по комнате тучей понеслась табачная пыль. В дверях тоже зачихали в два голоса. Это были Васька и бородатый. Васька чихал, как кошка, а бородатый – как лошадь. Атаман быстро задвинул ящик стола и закрыл окно. Та­бачная пыль понемногу улеглась. – Вали сюда, – сказал атаман и запыхтел трубкой. Васька подошел. Одной рукой он поддерживал ото­рванный рукав, другой – штаны. – Скажи, ты его знаешь? – спросил атаман у Васьки. – Нет, – сказал Васька, не глядя на меня. – Он к тебе в гости пришел, а ты, дурак, отказываешь­ся. Нехорошо. Этак приятеля и обидеть можно. Он вот о тебе беспокоится, говорит: ты с ним с одного отряду. Васька вздрогнул и повернул ко мне голову. – Да, да, – сказал атаман, – дела у вас большие затея­ны. Да от нас никуда не денешься. – Все знаем, – поддакнул бородатый. Я смотрел на Ваську в упор – хотел, чтобы он по мое­му взгляду догадался, что атаман его на крючок ловит. Но Васька ничего не понял. Васька стоял бледный, ис­пуганный. Вдруг атаман вытаращил глаза, вытянул шею и сказал сиплым шепотом: – Дружок‑то твой со всеми потрохами тебя выдал… Мы с ним с глазу на глаз побеседовали… Тут я не утерпел – дух у меня от злости перехватило. – Брешете вы все! – закричал я атаману. – Не бесе­довали мы с глазу на глаз, а только чихали… Что вы тут удочки закидываете? – Чихали, говоришь? – сказал он, поднимаясь медлен­но на локтях. – Ну, так ты у меня еще нанюхаешься. По­садить обоих! Бородатый схватил меня и Ваську за шиворот, стукнул лбами и выволок за двери.