Жил-был молодой человек. Он учился на поэта и хотел стать поэтом к пасхе, а потом жениться и зажить доходом от своих сочинений. Сочинять — значит придумывать что-то новое, это он знал, вот только придумывать не умел. 

Слишком поздно он родился, все уже было разобрано до того, как он появился на свет, все воспето, обо всем написано. — Как счастливы были те, что родились тысячу лет назад! — говорил он. — Им не трудно было стяжать бессмертие! 

Даже тех, кто родился сто лет назад, можно считать счастливыми: все-таки тогда еще оставалось много такого, о чем можно было писать. А теперь все сюжеты для поэзии исчерпаны — о чем же я стану писать? 

И до того он доучился, бедняга, что извел себя вконец и заболел. Ни один врач не мог ему помочь, разве что знахарка. Жила она в маленьком домике у шлагбаума, который должна была поднимать перед всадниками и экипажами. 

Но она умела открывать не только шлагбаум и была умнее самого доктора, ездившего в собственном экипаже и платившего налог за звание. — Надо пойти к ней! — решил молодой человек. Жила знахарка в маленьком, чистеньком домике без затей: ни дерева рядом, ни цветов. У дверей только улей — вещь очень полезная! И маленькое картофельное поле — вещь тоже очень полезная! А еще была тут канава, поросшая терновником. Терновник уже отцвел и был усыпан ягодами, от которых сводит рот, если отведать их до того, как их прихватит морозом. «Вот воплощение нашего лишенного поэзии века!» — подумал молодой человек, и это уже была мысль, золотое зерно, найденное на пороге дома знахарки. — Запиши ее! — сказала она. — И крошки тоже хлеб! 

Я знаю, зачем ты пришел: ты не умеешь ничего придумывать, а хочешь стать к пасхе поэтом! — Обо всем уже написано! — сказал он. — Наше время не то, что доброе старое время! — Конечно, нет! — отвечала знахарка. — В старые времена знахарок сжигали, а поэты ходили голодные, с продранными локтями. Наше время лучше, самое лучшее. Но у тебя нет правильного взгляда на вещи, нет острого слуха. Есть о чем петь и рассказывать и в наше время, надо только уметь рассказать. А мысли можно черпать где хочешь — в злаках и травах земных, в текучих и стоячих водах, надо только уметь, надо уметь поймать солнечный луч. 

На вот попробуй-ка мои очки, приставь к уху мой слуховой рожок и перестань думать только о самом себе. Не думать о самом себе было трудненько, удивительно, как такая умная женщина могла даже потребовать этого. Он взял очки и рожок и вышел на середину картофельного поля. Старуха дала ему большую картофелину.

 В картофелине звенело. Затем послышалась песня со словами — история картофелин, очень интересная будничная история в десяти строках; десяти строк было достаточно. О чем же пела картофелина? Она пела о себе и своей семье, о тем, как картофель впервые появился в Европе, и о том презрении, какое ей довелось испытать, пока ее не признали за дар, более драгоценный, чем золотые самородки. — По повелению короля нас раздавали в ратушах всех городов, всем было объявлено о нашем великом значении, но этому никто не верил, не знали даже, как нас сажать. Одни рыли яму и бросали в нее целую меру картофеля. Другие совали в землю одну картофелину здесь, другую там и ждали, что из каждой вырастет целое дерево, с которого можно будет стряхивать плоды. Появлялись отдельные кусты, цветы, водянистые плоды, остальное же погибало. Никому не приходило в голову порыться в земле, поискать там настоящие картофелины…

 Да, мы много вынесли и выстрадали, то есть не мы, а наши предки, но ведь это все едино. — Вот так история! — сказал молодой человек. — Ну, хватит, пожалуй. Теперь посмотри на терновник! — У нас тоже есть близкие родственники на родине картофеля, но только севернее, — рассказывал терновник. — Туда явились норманны из Норвегии, они направились на запад сквозь туманы и бури в неведомую страну и там, за льдами и снегами, нашли травы и зеленые луга, кусты с темно-синими винными ягодами — терновн

Его ягоды созревали на морозе, как созреваем и мы. А та страна получила название Винланд — «Винная страна», или Гренландия — «Зеленая страна». — В высшей степени романтическое повествование! — сказал молодой человек. — Да, а теперь поднимись на насыпь, что возле канавы, — сказала старуха, — да погляди на дорогу, ты увидишь там людей. — Вот так толпа! — сказал молодой человек. — Да тут историям конца не будет. Шум, гам!

 У меня просто в глазах рябит. Я лучше отойду назад. — Нет, шагай вперед! — сказала старуха. — Шагай прямо в людскую толчею, пусть твои глаза и уши будут открыты и сердце тоже, тогда ты скоро что-нибудь да придумаешь. 

Только прежде чем идти, давай-ка сюда мои очки и слуховой рожок! И она отняла у него то и другое. — Теперь я ровно ничего не вижу! — сказал молодой человек. — И ничего не слышу. — Ну, тогда не сделаться тебе к пасхе поэтом. — А когда же? — Ни к пасхе, ни к троице! Тебе никогда ничего не придумать! — Так за что же мне взяться, если я хочу зарабатывать на поэзии? — Ну, этого-то ты можешь добиться хоть к масленице! — сказала старуха. — Трави поэтов! Рази их творения, это все равно что разить их самих. Главное, не дрейфь! 

Бей сплеча и тогда сколотишь деньжонок, чтобы прокормить себя и жену. — Чего только не придумают! — сказал молодой человек и ну колотить поэтов направо и налево, раз уж сам не мог заделаться поэтом. Все это нам поведала знахарка; кому же, как не ей, знать, чего только не придумают.