Ко дню рождения дядьки Женька решил подарить ему трубку. Решил сам сделать и подарить. Во всех книжках морские волки курят трубку.

Он отпилил засохшую ветку с черешни и стал вырезать из неё чубук. Нож был тупой. Он снимал тоненькую прозрачную стружку с розоватой, крепкой, как железо, древесины и всё время соскальзывал.

Через час на большом пальце правой руки Женька натёр здоровенный волдырь. А кончилась эта затея тем, что нож, в очередной раз соскользнув с упрямой чурки, с силой воткнулся в Женькину ногу чуть повыше колена.Женька заорал, выдернул нож и увидел, как из дырки в брюках потекла кровь.На крик прибежала из кухни тётя, заохала, запричитала и съездила Женьке по затылку.

 Потом стащила с него штаны, перевязала ногу и отобрала нож.— Ах ты, байбак, наказание ты моё божье, — приговаривала она. — Была бы мать жива, так хоть выпорола бы тебя. Но ты погоди, я сама до тебя доберусь. Или дядьке скажу.

 Он тебе задаст.Женька усмехнулся — дядька задаст. Никогда ему дядька не задаст, не такой он человек. Да и тётя тоже только притворяется, а у самой глаза смеются.Нога-то ладно, нога не отвалится, но с трубкой надо было что-то придумать.

 Голыми руками, да ещё с волдырём на пальце её не сделаешь.И тогда Женька вспомнил о Балаге.Балага говорил, что у них в судомодельном инструментов — завались. И тиски, и рубанки, и свёрла — всё, что надо.

Когда Женька вошёл с Балагой в большую светлую комнату, он оторопел: прямо на него, чуть откинув назад мачты с упругими парусами, летела невиданной красоты бригантина.Вся белая, как чайка, она неслась на Женьку, целясь ему острым полированным бугшпритом в грудь.Это было так неправдоподобно, что Женька резко шагнул, почти отпрыгнул в сторону и только тогда разглядел, что бригантина стоит на прозрачной плексигласовой подставке.

В комнате засмеялись, и Женька увидел трёх незнакомых мальчишек и небольшого роста, почти квадратного, человека с красным лицом и совершенно лысой загорелой головой.

Человек прогудел густым хрипловатым басом:— Думал, столкнётесь, а? Молодец, что посторонился. Парусникам надо уступать дорогу.— Это бригантина? — прошептал Женька.— Ишь ты! Знаток! Угадал. А сам кто таков будешь?Женька сказал. Человек потёр узловатыми корявыми пальцами лысину и улыбнулся.— Пришёл? Ну, ну! Молодец. Пётр о тебе рассказывал.— Какой Пётр? — удивился Женька.— Да вот этот. Дружок твой.— Ах, Балага, — догадался Женька.— Балага. А меня зовут Андреич. Евлампий Андреич Лигубин.

Для вас, пацанов, просто Андреич. А теперь говори, что ты будешь строить.Женька растерялся, хотел сказать про трубку, но взглянул на бригантину и раздумал. В комнате радостно пахло сухим звонким деревом. Женька потоптался на месте, оглядел верстаки, аккуратно развешанные инструменты и тихо спросил:— А я сумею?— Научим, — коротко ответил Андреич.Женька умолк и задумался. Андреич и мальчишки куда-то отодвинулись и исчезли.

Остался только изящный со стремительными обводами парусник.Он слегка покачивался на синих пологих волнах и нёсся вперёд, навстречу тяжёлому нездешнему солнцу.У штурвала, до блеска отполированного моряцкими руками, нёс вахту он, Женька.

Чуть расставив ноги, он стоял на выскобленной добела палубе и курил черешневую трубку.А позади маячили плоские оранжевые острова.

Почему-то совсем оранжевые, наверное коралловые.Он взглянул на компас и слегка повернул штурвал, выправил курс.

 Позор для моряка, если на его вахте судно начнёт рыскать.— Так что же ты будешь строить?Женька очнулся, посмотрел в глаза Андреичу и твёрдо сказал:— Чайный клипер.— Вот это да!Андреич даже крякнул от удовольствия и весь прямо-таки засветился.— Вот это да! И откуда только такие образованные салажата берутся!