– То есть как это – в рабство? – спросил потрясенный Волька. Старик понял, что опять получилось не так, как надо, и его лицо сразу приняло кислое выражение. – Очень просто, обыкновенно, как всегда продают в рабство! – нервно огрызнулся он. – Взял и продал в рабство. Чтобы не трепался. – И Сережку ты тоже продал? – Вот уж кого не продавал, того не продавал.

 Кто это такой Сережка, о прелестнейший? – Он тоже пропал. Женя пропал, и он пропал. – Я не знаю мальчика по имени Сережка, величайший в мире балда! – Это кого ты назвал балдой? – полез Волька в амбицию. – Тебя, Волька ибн Алеша, ибо ты не по годам мудр, – сказал Хоттабыч, очень довольный, что ему удалось так кстати ввернуть слово, которое он впервые услышал от Вольки в парикмахерской. Волька сначала хотел обидеться, но вовремя вспомнил, что обижаться в данном случае нужно только на самого себя. 

Он покраснел и, стараясь не смотреть в честные глаза старика, попросил Хоттабыча не называть его балдой, ибо он не заслуживает этого звания. – Хвалю твою скромность, бесценный Волька ибн Алеша, – молвил Хоттабыч и устало добавил: – А теперь не говори мне больше ничего об этом Сережке, ибо я ослаб от множества вопросов и умолкаю. Тогда Волька сел на скамейку и заплакал от бессильной злобы. Старик всполошился, он не понял, в чем дело.

 Робко усевшись на самый край скамейки, он умоляюще заглянул в Волькины заплаканные глаза и прошептал: – Что означает этот плач, тебя одолевший? Отвечай же, не разрывай моего сердца на куски, о юный мой господин! – Верни нам, пожалуйста, обратно Женю. Хоттабыч внимательно посмотрел на Вольку, пожевал губами и задумчиво произнес, обращаясь больше к самому себе, нежели к Вольке: – Я сам себе удивляюсь. Что бы я ни сделал, все тебе не нравится. В другое время я бы тебя давно наказал за такую строптивость.

 Мне для этого стоит лишь двинуть пальцем. А теперь я не только не наказываю тебя, но даже чувствую себя в чем-то виноватым. Интересно, в чем дело? Неужели в старости? Эх, старею я… – Что ты, что ты, Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, ты еще очень молодо выглядишь, – сказал сквозь слезы Волька. Действительно, старик для своих трех с лишим тысяч лет сохранился совсем неплохо. Ему нельзя было дать на вид больше ста, ста десяти лет. 

Скажем прямо: любой из нас выглядел бы в его годы значительно старше. – Ну, уж ты скажешь – «очень молодо», – самодовольно ухмыльнулся Хоттабыч и, доброжелательно взглянув на Вольку, добавил: – Нет, вернуть сюда Женю я, поверь мне, не в силах. У Вольки снова появились слезы. – Но, – продолжал Хоттабыч многозначительно, – если ты не возражаешь, мы можем за ним слетать. – Слетать?! В Индию?!

 На чем? – То есть как это на чем? 

Конечно, на ковре-самолете. Не на птицах же нам лететь, – ехидно отвечал старик. – Когда можно вылететь? – всполошился Волька. И старик ответил: – Хоть сейчас. – Тогда немедля в полет, – сказал Волька и тут же замялся: – Вот только не знаю, как быть с родителями. Они будут волноваться, если я улечу, ничего им не сказав.

 А если скажу, то не пустят. – Пусть это тебя не беспокоит, – отвечал старик, – я сделаю так, что они тебя ни разу не вспомнят за время нашего отсутствия. – Ну, ты не знаешь моих родителей. – А ты не знаешь Гассана Абдуррахмана ибн Хоттаба.