Утром, чуть свет, к нам в окно забарабанил Васька. Я наскоро умылся, схватил краюху хлеба и выскочил на крыльцо. – Гришка, я теперь ни черта не боюсь, – сказал Васька гордо. – Ловко мы с тобой вчера кирпичом в окно запу­стили. Мы им еще не такое покажем! Я теперь каждый день буду в их квартирах стекла бить. Давай вместе бить. А? – Подожди, – остановил я его, – как бы нам вперед по шеям не надавали. А ты дома не сказал, что это мы с то­бой вчера тарараму наделали? – Не сказал. А что? – спросил Васька. – Ты смотри не говори, а то нам с тобой не поздоро­вится. – Ладно, не скажу. А только мы еще не так стукнем в окно начальнику. А Сычу я камнем глаза выбью. Теперь мы и на фронт можем уйти. И в отряд я теперь первый за­пишусь. И оружие сам пойду собирать. – Ну как же мы с тобой оружие собирать будем? Мно­го ли мы двое наберем? Сеньки нету. Андрей уже, навер­но, в Курсавке давно. Что же это у нас за отряд? – ты да я, да мы с тобой. Васька задумался: – Да, это ты верно говоришь. А пойдем, брат, к Ивану Васильевичу, позовем его. – Да что к Ивану Васильевичу? Что он понимает? Трус первой марки. Мы давно из погребов вылезли, а он до сих пор носа на улицу не показывает. – Вот и пойдем, – сказал Васька, – посмотрим, что он дома делает. У его отца, знаешь, бердана есть, в коридоре висит, ее спереть ничего не стоит. – Ну, бердана – другое дело, – весело сказал я. – Пойдем. Ванька, или, как мы его в шутку называли, Иван Ва­сильевич, жил не на казенной квартире, как мы, а в по­селке у богача Малашенко. В Ванькиной семье было десять душ. Жили они все в двух комнатушках. Потолки низкие, рукой достанешь. А окна крохотные и всегда запотелые. В семье Ванькиной почти все девки были, а ребят двое – Ванька да младший ею брат Петька. Отец Ваньки работал в депо слесарем. И Ванька тоже собирался идти по слесарной части. Мы подошли к дому Малашенко и заглянули в окошко. Ванька, согнувшись, сидел на красном деревянном сун­дуке и разряжал винтовочный патрон. Он высыпал на бу­магу черный порох и положил рядом с бумагой вынутую из гильзы остроконечную пулю. Тут он глянул в окно и увидел нас. – Валяй сюда, ребята! – крикнул Иван Васильевич и махнул нам рукой. Мы вошли в низкий коридор. Я оглядел сырые стены, на которых были развешаны старые шапки, штаны и цепочки лука. Берданки нигде не было. – Где же она? – спросил я Ваську. – Чего? – Да берданка! Васька смутился: – Они, наверно, ее в землю закопали. Трусы они все. – Да я же тебе говорил, что трусы, а ты спорил. Ну да лдно, идем к Ваньке. Не ворочаться же теперь, если пришли. Мы толкнули дверь в комнату. – Здорово, Иван Васильевич! – сказал Васька и снял шапку. – Ты что тут делаешь? – Гранату, – сказал Иван Васильевич и усмехнул­ся. – Пороху соберу да большую гранату сделаю. – Ну, – протянул Васька и понюхал порох на бумаж­ке. – А вонючий какой! Не выйдет из этого пороха гра­ната. – Давай поспорим. Вот я разряжу десять штук патро­нов и всажу весь порох в эту деревяшку… Иван Васильевич показал на четырехугольный деревян­ный обрубок, посреди которого была выдолблена глубокая дыра. – Видали? – спросил он. – Вот ежели хотите, можете со мной вместе разряжать. И он сунул мне с Васькой по два патрона. Мы принялись за работу – высыпали порох из новень­ких патронов на бумагу, а с бумаги пересыпали в деревян­ный обрубок. Когда дыра наполнилась, мы плотно забили ее бумагой. Потом Иван Васильевич взял буравчик и просверлил сбоку в обрубке маленькую дырочку. – Ну, пошли, – сказал Ванька. Он взял свою само­дельную гранату, коробок спичек, и мы выбежали во двор. Иван Васильевич заложил гранату в ямку около плет­ня, сунул в дырочку белый шнурок и поджег конец шнурка спичкой. – Отходи подальше! – скомандовал он. Мы отскочили в сторону. Белый шнурок вспыхнул, за­дымил, завоняло горелой тряпкой. – Как долбанет сейчас! – шепотом сказал Иван Ва­сильевич и боязливо посмотрел в ямку, где лежала его граната. Оттуда вырвалось маленькое облачко белого дыма. – Ложись! – крикнул Ванька. Мы отбежали подальше от плетня и легли. Васька прямо в землю носом уткнулся. – Когда же она бахнет? – спросил он, пролежав ми­нуты две. – Скоро, – буркнул в землю Иван Васильевич. Но бомба не бахала. Мы долго лежали на земле и все ждали взрыва. – Вставай, там, наверно, шнур потух, – сказал наконец Иван Васильевич. Он поднялся и подошел к плетню, я – за ним. А Васька все еще лежал не двигаясь – то ли гранаты боялся, то ли заснул. Мы с Ванькой осторожно подкрались к гранате. Она мирно лежала в ямке. – Видишь, говорил я тебе – шнур затух, – сказал Ванька, – а то бы она рванула… Весь бы плетень к черту снесло! Ну да ладно! Посиди здесь, покарауль гранату, а я пойду керосину принесу. Ванька пошел за керосином, а я тем временем опять поджег шнур. Шнур сразу загорелся. Огонь быстро побежал к дере­вяшке. Я отбежал в сторону. – Пригинайся, разорвется сейчас! – закричал я Вась­ке и сам лег, уткнувшись лицом в землю, рядом с ним. Васька еще плотнее прилип к земле. Что‑то треснуло, будто автомобильная шина. Я припод­нял голову и увидел над плетнем целый столб огня. На нас с Васькой дождем посыпалась земля. В это время сзади хлопнула дверь. Из дома выбежал Иван Васильевич. В руках он держал большую бутыль с керосином. Огня уже не было, только дым расстилался над плетнем. – Зачем гранату подожгли? – крикнул Ванька, подбе­гая ко мне. – Она сама стрельнула, бомба твоя сумасшедшая, – сказал я. – Чуть меня не убила! Нам с Васькой все глаза засыпало. Ну и сила в ней! Иван Васильевич обрадовался: – Засыпала? – Конечно, засыпала. Видишь, ни черта не вижу, – сказал Васька, протирая глаза кулаками. – А здоровый огонь был? – спросил Иван Василье­вич. – До самого неба, – отвечал Васька. – Как пшикнет, так я думал – плетень сгорит. Иван Васильевич даже засмеялся от удовольствия. – Видишь, а ты не верил, что у меня настоящая гра­ната выйдет. Я, брат, слесарь! – Вот такую бы штуку начальнику в окно запустить, – сказал Васька. – Что было бы! Весь стол бы перевернуло, офицеру рыжему усы обсмолило бы! Или вот что – под бронепоезд, под самый паровоз заложить… Эх! – Я могу и такую сделать, что бронепоезд разорвет, – сказал Иван Васильевич. – Только чурку надо побольше найти да патронов штук двести или триста. Иван Васильевич так разошелся, что его и остановить нельзя было. – Постой, – сказал я. – Твоими гранатами, конечно, рыбу глушить можно. А бронепоезд ею не взорвешь. Все‑таки она не настоящая граната, а деревянная. – Я могу и железную сделать. Вон я в прошлом году какую хорошую пушку сделал из дымогарных труб. Пом­нишь? – Как же, помню, – сказал я, – хорошая была пушка, только не стреляла. – Ну, гранату легче сделать. Отрежу кусок трубы, за­паяю с двух концов. Сбоку дырочку просверлю. Пороху насыплю. Вот тебе и граната. – Все равно будет не настоящая, – сказал я. – Так же пшикнет, как и деревянная. У настоящей бомбы и ударник есть и капсюль. А в капсюле – пистон, гремучая ртуть, динамит. Из дымогарной трубы такую не сделаешь. – Ну что ж, – сказал Иван Васильевич, – я и настоя­щую могу сделать. Мне бы только посмотреть на нее, как она приготовлена. Да где же ее найдешь? – Пойдем в тупик, – предложил я. – Там много чего валяется. Может, и гранату найдем. В старый вагонный тупик упираются четыре железно­дорожные линии. С северной стороны тупик открыт для входа, с южной, восточной и западной обнесен высокой цементной оградой. Во время гражданской войны здесь было целое клад­бище негодных вагонов. Они валялись, опрокинутые набок, и глядели окнами в небо. У южной стены тупика находились три деревянные кладовые. Стены кладовых были пробиты пулями. На всех дверях висели замки с лошадиную подкову. Вряд ли кто, кроме нас, в эти дни заглядывал в старый тупик. Кладовщик и тот уже давно не заходил сюда. Это было видно по замкам. Они обросли мохнатым, густым слоем грязи. Глухо было в тупике. Молчаливо стояли кладовые, только ветер забирался в них сквозь пробитые стены и рас­качивал из стороны в сторону ржавое железо крыш. Иван Васильевич шел между вагонами и, качая го­ловой, говорил: – Лежит вот все без толку. А ведь тут винтиков сколько, гаечек, шурупчиков! – Э‑э, ребята, смотри‑ка – кожаный пояс! – крикнул Васька и полез было под вагон. – Ну его, что у нас своих поясов нет, что ли? Ты ору­жие ищи, а не пояса. Долго мы бродили по тупику и ничего не находили. Вдруг совсем близко кто‑то застучал палкой по коле­сам. – Осмотрщик, верно, – сказал Васька, – колеса высту­кивает. Мы осторожно заглянули под вагон. – Андрей! – закричал Васька. У вагона, притаившись, стоял Андрей. Он, видимо, ус­лышал наши голоса и тоже насторожился. Мы кинулись к нему. – Где же ты пропадал, Андрей? Ты разве не в Курсавке? Я даже обозлился на него: – Что же ты на фронт не ушел? Только хвастал, да? – Ну и чудной ты, Гришка! Куда же я один пойду? – А чего же к нам не приходил? – Рассердился на тебя, вот и не приходил. Вдвоем мы бы уже давно на фронте были. Андрей порылся в кармане и вынул четыре патрона. – Вот здесь нашел, – сказал он. Ванька осмотрел их и сказал деловито: – Ну если патроны нашел, так и граната тут может быть. – Ясно, может, – сказал Андрей. – Надо только поис­кать как следует. Без толку болтаться нечего, главное – смотри под вагонами. – Я и хотел лезть, – сказал Васька и, недолго думая, нырнул под вагон. Мы тоже полезли на животах под вагоны. – Ай, ай! – закричал вдруг Васька, словно его кто резал. Мы все поползли к нему на помощь. А Васька все орал и показывал пальцем под соседний вагон. – Ай, ай! Человек! Мы схватили Ваську за руку. – Какой человек? – Живой. Из‑под багажного вагона, опираясь на толстую палку, вылез человек в грязной шинели. – Тише, – хриплым голосом сказал он. – Тише. Лезьте сюда. Мы выбрались из‑под колес и робко подошли к чело­веку. – Вы только не кричите, ребята милые, – торопливо сказал он, запинаясь. – Вы чьи? – Мы поселковые. – Кто ваши отцы? – А тебе на что? – крикнул Иван Васильевич. Мне стало жалко этою обтрепанного, грязного челове­ка. «И чего он залез сюда? Прячется, верно, от кого», – подумал я. – Чьи же вы? – еще раз спросил человек. – Деповские, – сказал я. – А ты кто такой? – Я красноармеец. Мы так и уставились на него во все глаза. Лицо у него было совсем серое от грязи. Скулы туго обтянуты кожей. – Товарищ красноармеец, закури, – сказал Андрей и протянул ему пачку махорки. Я вытащил из‑за пазухи хлеб, прихваченный из дому. Иван Васильевич достал из кармана спички. Красноармеец прежде всего потянулся к Андрейкиному табаку. Руки у него дрожали. Вместе с ним закурили и мы. Желтоватый дым за­кружился над нами легким облачком. – А что ты здесь делаешь? – спросил красноармейца Андрей. – Отстал я… Ранен… – и красноармеец отвернул пра­вую штанину. Под штаниной мы увидели наскоро сделан­ный из рубахи почерневший бинт, на котором густым ко­ричневым пятном засохла кровь. – Не мог со своей частью уйти. Потому и болтаюсь здесь. – А где ночуешь? – спросил Васька. – На чердаке. Вон на том, что с пробитой крышей. – И красноармеец показал на среднюю кладовую, у которой снарядом была разворочена крыша. – Ребята, смотрите только не проболтайтесь. Если узнают, что я здесь, повесят, гады. – Ты, товарищ, не беспокойся. Мы не проболтаемся. Не такие, – сказал Андрей. – Ну, идите отсюда, – сказал красноармеец, – а то еще заметят нас. И, опираясь на палку, он медленно побрел к своей кла­довой. Мы долго смотрели, как он, тяжело волоча прострелен­ную ногу, неуклюже карабкался по шаткой лестнице на чердак. Когда он скрылся, мы побежали в поселок. – Андрей, что же теперь нам делать? – спрашиваю я на бегу. – Что? Молчать. Никому об этом. Помрем – не ска­жем. – А есть‑то ему надо? – говорю я. – Ведь моего хлеба ему надолго не хватит. – Носить будем, – отвечает Андрей. – А потом я его к себе возьму. Братья у меня ничего, ругаться не будут. – К себе, – протянул Васька. – Ты все себе… А может, мой отец тоже бы его пустил. У нас и комната больше… – Там видно будет, не спорь, – сказал Андрей. Васька замолчал. За водопроводной будкой Андрей остановил нас и, на­гнув голову, тихо сказал: – Ребята, смотрите! Ни матери, ни отцу – ни одного слова. Слышите? – Слышим. Ни слова. Мы попрощались и разошлись по домам. Я бежал по улице и думал: «Какой сегодня удачный день! У нас есть красноармеец».