Когда я открыл глаза, я увидел, что лежу на берегу большой лужи, а возле меня сидит мой лучший друг Малинин и обмахивает меня своими расписными крыльями.

Вообще-то я не знаю, для чего это я открыл глаза. Мне открывать их совсем не хотелось. И ухать мне больше тоже не хотелось. И охать не хотелось. И ахать не хотелось.

И желание визжать от радости тоже пропало. А с чего тут визжать-то? В носу все время эта проклятая пыльца свербит… Ап-чхи!..

И в животе совершенно куда-то исчезло это ощущение, что ты умираешь от радости… Ап-чхи!.. То есть ощущение, что ты умираешь от чего-то, осталось, только вот от чего… Наверное, от голода… Все куда-то исчезло.

Только одно замирание духа осталось. Дух у меня все время продолжал замирать. И замирал он почему-то все больше и больше. Вот сейчас замрет совсем… и все… Ап-чхи!.. Даже чихать и то сил нет… – Ты чего лежишь, Баранкин? – спросил меня Костя. – Захотелось полежать, вот и лежу, – сказал я. – Ап-чхи!.. – Да что такое, никак не могу прочихаться. Простыл, что ли? – спросил Малинин. – Не простыл, – сказал я, – а наухахохался… Малинин как-то печально-печально покачал головой, сделал выдох – вдох-ох-ох и сказал: – А знаешь, где еще можно поесть нектар? – Иди ты со своим нектаром, знаешь куда…

Апчхи!.. – Я смерил Малинина презрительным взглядом с ног до головы и чуть не расхохотался. Он сидел на берегу лужи, весь перемазанный цветочной пыльцой, одно крыло у него торчало торчком, а другое повисло, как ухо у собаки.

 И вид у него был такой несчастный-пренесчастный, что мне его опять стало ужасно жалко, но на этот раз я взял себя в руки. Собрав последние силы, я пополз молча к луже и стал с наслаждением пить из нее обыкновенную дождевую воду. Малинин попробовал еще раз заговорить со мной, но я теперь на все его вопросы отвечал презрительным молчанием. Я решил с ним вообще больше никогда в жизни не разговаривать.

Я демонстративно пил из лужи сырую воду (это вместо обещанного нектара!) и размышлял. Неужели я все-таки ошибся? Да нет, не может же быть, чтобы на земле не было такой жизни, о которой я мечтал там, на лавочке во дворе. Есть такая жизнь, и я ее во что бы то ни стало найду! Просто мы с Малининым Костей, очевидно, не там ее искали. Конечно, наше превращение в бабочек и воробьев было ошибкой.

 Теперь-то уж это было совершенно ясно. Их жизнь выглядела только со стороны прекрасной, а на самом деле она оказалась просто невыносимой. Но почему? Я молча пил воду, думал, думал и решил, что такой жизни, о которой мы мечтали с Костей, наверное, вообще на земле нет… В это время мимо меня пробежал по берегу лужи муравей.

Муравей то бежал, то останавливался, а я смотрел на него и продолжал мучительно думать: «… Если такой жизни нет на земле, то, может быть, она есть ТАМ, под землей, и если от всяких хлопот и забот нельзя улететь, так, может, от них можно просто взять и спрятаться, взять и скрыться от них, предположим, в том же муравейнике…» Я проводил взглядом муравья и с сомнением покачал головой. Спрятаться в муравейнике, конечно, можно, а как быть с муравьями? Они же, можно сказать, знаменитые работяги.

Сколько я ни наблюдал за ними, никогда я не видел, чтобы муравьи просто сидели бы на месте и ничего не делали. Все время они или куда-то бегут, или откуда-то возвращаются и всегда с собой тащат или какой-нибудь листик, или комочек земли, или хвойную иголку… И на муравейник как ни посмотришь, все время они его ремонтируют, с утра до вечера… Вот так превратишься в муравьев, а они возьмут и заставят вместе с ними пыхтеть на строительстве… Нет уж, если и рискнуть еще раз, то превратиться в кого-нибудь другого, только не в муравья!..

А в кого? В кого же все-таки нужно превратиться так, чтобы опять не вляпаться в эти ужасные перепалки и передряги, из которых мы с Костей еле ноги унесли? В кого же надо превратиться? В кого?.. И тут я вдруг неожиданно вспомнил, как в тот злополучный день на общем собрании Алик Новиков почему-то обозвал нас трутнями! Тру-тнями! Минуточку! Минуточку! А что такое трутни? А трутни – это, между прочим, и есть такие существа, которые ведут такую жизнь, о которой мы мечтали с Костей на лавочке!

 И не «кажется», а абсолютно точно! Совершенно даже определенно! Поэтому они и называются тру-тня-ми! А если все это так, тогда почему же мы превращались в воробьев и в бабочек? Вот дураки! Какие же мы с Костей были беспросветные дураки! – Малинин! – закричал я (когда я понял нашу ошибку, я, конечно, сразу же перестал сердиться на Костю и решил тотчас же поделиться с ним своим открытием). – Малинин! – закричал я. – Ох и дураки мы с тобой, Малинин! – Конечно, дураки! – согласился со мной охотно Малинин. – Особенно ты, Баранкин!.. – Да я-то, я просто круглый идиот, Малинин!

И как это мне сразу в голову не пришло!.. Сколько зря времени потеряли! – Вот именно! – отозвался Костя. – И зачем нам надо было превращаться с тобой в воробьев и бабочек? – Вот я тебя и хочу об этом спросить, Баранкин! – сказал Малинин. – Зачем нам надо было с тобой превращаться в бабочек и воробьев? – Когда нам надо было сразу же превратиться в трутней! – Как – в трутней? Почему – в трутней? – закричал Костя Малинин испуганным голосом. – Потому – в трутней, что трутни потому и называются трутнями, что они в жизни ничего не делают или делают только то, что им захочется! А мы с тобой на лавочке как раз об этом и мечтали! – Знаешь, Баранкин! – сказал Малинин каким-то противным голосом. – Я из-за тебя уже столько истратил сил на то, чтобы ничего не делать, что уж лучше бы я все время что-нибудь делал! – Малинин! – закричал я. – Но ведь я тоже не меньше твоего на это сил потратил!

 А теперь мы превратимся в трутней и от всего этого и отдохнем! – Как – превратимся! – завопил Костя Малинин. – Опять превратимся!.. Ну знаешь, Баранкин! Хватит с меня, Баранкин! Я и так за эти два раза напревращался по горло! – Костенька! Так ведь те же два раза не в счет! Раз не в того, в кого надо, превращались, значит, не считается ведь! – Почему это – не считается? – Потому что надо же нам в конце концов превратиться в того, в кого надо было превратиться… А превратиться-то нам надо было в трутней!..

– Да в каких трутней?.. – спросил Костя вдруг каким-то спокойным и даже безразличным тоном. – Ну что ты? – сказал я. – Что ты, не знаешь, что ли, какие бывают из себя трутни? – Не знаю я, какие из себя бывают трутни, – ответил Малинин, почему-то потягиваясь и зевая. – Ну что ты, Костя, – сказал я растерянно, – ты должен знать, какие бывают они из себя… – Почему это я должен?.. А ты сам-то, Баранкин, знаешь? Я хотел по инерции закричать, что я, конечно, знаю, какие трутни бывают из себя, но поперхнулся и ничего не сказал, потому что, честно говоря, я… я не имел ни малейшего представления о том, как выглядят эти самые изумительные трутни, в которых нам давно бы следовало превратиться с Костей Малининым!

Вместо этого я произнес совсем другое. – Ну что ты, Малинин, – сказал я, – помнишь, нам Нина Николаевна рассказывала про трутней и рисунки показывала… – Не помню, – сказал Малинин, – и ты не можешь помнить… – Это почему? – Потому что на этом уроке мы с тобой вместе изобретали новый язык… Это правда, на том уроке мы с Костей действительно оба не слушали Нину Николаевну: в это время мы изобретали новый язык. Задача была трудная, нужно было изобрести такой язык, который на всем земном шаре понимали бы только два человека – я и Костя Малинин. Ясно, что нам было не до Нины Николаевны и не до трутней… – Подожди, Малинин, – сказал я, – но ты же иногда посматривал на доску? – Ну и что? – Так, может, ты хоть случайно запомнил, как выглядят эти трутни?.. – Ничего я не запомнил, – сказал Малинин, снова потягиваясь и зевая. – А ты, может, мне это нарочно говоришь, чтоб не превращаться в трутней? – Да честное слово!!! Это был ужасный удар. Ни я, ни Малинин не имели ни малейшего представления о том, как выглядят трутни, в которых нам следовало превратиться…

Это что же получается? Значит, перепревращение отменяется?! Значит, перепревращение не состоится?! А как же ОНО может состояться, Баранкин, если ты не представляешь, как выглядит ТО, во ЧТО ты должен перевоплотиться! И зачем только я на том уроке занимался посторонним делом! Эх, Баранкин, Баранкин! Нину Николаевну надо было слушать, а не новый язык изобретать! – Тру… тру… тру… – вдруг ни с того ни с сего забормотал Малинин себе под нос. – Вспомнил, вспомнил… Пчелки такие маленькие… с кры… с кры… с кры… С этими словами Малинин как-то странно закачался и стал валиться набок. – С кры… с кры… с кры… с крыльями! – подхватил я. – Правильно, Малинин!.. Вспомнил!

Теперь и я тоже вспомнил рисунок трутней, что висел на доске в нашем классе… Это были пчелы, такие маленькие пчелы нашего, мужского, как говорится, рода с небольшими прозрачными крылышками… Все!!! Вот теперь наконец-то мы отдохнем с Костей по-настоящему, как полагается! Отдохнем от всего на свете. Все надежды, весь мой энтузиазм и даже впустую растраченные силы – все, все вернулось ко мне! – Вставай, Малинин! – закричал я на Костю. – Нечего тебе тут разлеживаться!

Работать надо! – сказал я, подразумевая под словом «работать» то самое единственно необходимое, единственно правильное, единственно недурацкое превращение в трутней, которое предстояло нам сейчас совершить. – Вставай же, Малинин! – завопил я не своим голосом, весь дрожа от нетерпения и желания пополнить Костиной и моей персоной ряды трутней на земном шаре. Однако мои радостные крики почему-то не произвели на Костю никакого впечатления.

 Малинин, все еще продолжая лежать на боку, что-то забормотал мне в ответ, но я не понял ни одного слова. – Что ты говоришь? – спросил я его. – Хр-мы… – сказал Костя. – Костя, да что с тобой? – закричал я на Малинина изо всех сил и стал трясти его за лапку. – Ты что?.. Ты притворяешься, что спишь, что ли?

Значит, не хочешь все-таки превращаться в трутней! Ну и черт с тобой! Я и один могу! – Хр-мы! – отозвался Малинин и тут же начал чуть слышно бормотать такую чепуху, что я сразу понял: Костя не притворяется, он спит! Костя Малинин спит! Он уснул. Вспомнил про трутней и уснул в последний момент! Уснул в такую минуту! Перед таким превращением! Уснул по всем ужасным правилам и законам природы, по которым осенью засыпают все настоящие бабочки… Уснул и даже не предупредил меня, а еще говорил, что этот «закон» на нас, на человекообразных бабочек, не распространяется, а сам взял и уснул, как та самая «спящая красавица», которую склевал воробей… Хорошо, что поблизости нет воробьев…

Нет! Пока нет, а долго ли им появиться? Надо будить Костю Малинина, скорей будить… Будить, пока не поздно, пока не появились проклятые воробьи! Я теребил Костю за лапы, я толкал его в бок, я дергал его за крылья, но все было напрасно – Костя Малинин не просыпался. Мне стало не по себе. – Костя! – заорал я. – Проснись сейчас же! Слышишь? Или мы с тобой на всю жизнь поссоримся! – Хи-р-ры… – сказал Костя Малинин.

«Если он заснул как человек, то я его, конечно, разбужу, – подумал я, – а если он заснул, как бабочка, до самой весны, да еще по расписанию, то я… то я!.. его все равно разбужу! Я должен его разбудить во что бы то ни стало! Надо ему…

Что ему надо?.. Нет, надо его!.. Что его надо?.. Знаю!.. Надо его облить водой!..» Я слетел с камушка к луже и стал набирать через хоботок воду и тут услышал приближающиеся из-за кустов голоса ребят из нашего класса…