Багряное солнце садилось над мерзлым бурьяном, скрипели журавли колодцев, вдова Акулина пела у окошка горемычную песню, а по деревне проходил странник. Полушубок на нем древний, из дыр овчина торчит, лыковая котомка за плечами.
Ни молод странник, ни стар, а взглянешь на него – под усами умильная улыбка, глаза серые, ласковые, смешливые. Подходит он к Акулининому двору, шапку снял и говорит ласково: – Скучно тебе, милая? Увидала странника Акулина, кинулась за ворота. – Странник божий, взойди, сделай милость.
Взошел странник, сел на лавку. Угощает его вдова, а сама пытает – откуда да куда, не слышал ли про счастье: лежит, говорят, оно в океане, под горючим камнем. Странник наелся, напился, ложку положил и спрашивает: – Ну, а ты, милая, все – маешься? Забилась Акулина на лавке.
– Такая маета – сказать не можно: сушит змей белое мое тело, сосет сердце, ночи до утра глаз не смыкаю, а в полночь свистнет над крышей, рассыплется искрами и встанет на дворе – не зверь, не человек… Улыбается странник, светятся глаза его.
– Силен враг, Акулина, трудно тебе, трудно. А ведь свистнет – опять побежишь? Заголосила Акулина:
– Страшно мне, ночь придет, сама ко врагу потянусь, а днем руки бы на себя наложила. Погладил ее по голове странник, и затихла молодая баба.
– Тетенька Акулина, – позвал в окно девичий голосок, – на посиделки тебя кличут, пойдешь? А там поглубже заглянул любопытный глаз. – Ты и странника приводи, сказку скажет! Рассмеялась и убежала, а странник говорит: – Что же, Акулина, пойдем, куда зовут. Акулина ушла за перегородку прибираться, а странник у окна запел: Ходила во синем море, Ходила белая рыба, Ходила, била плесом По тому ли синю морю: Ты раздайся, синее море, На две волны, на два берега. Ты выплесни, выкини Алатырь, горюч камень.
Слушает, вздыхает Акулина за перегородкой; прибралась, вышла, – красивая, глаза мрачные. – Ну, пойдем, странник.
Пришли на посиделки. А там народу набилось, как грибов в лукошко; тренькают на балалайке, подплясывают, подпевают, шутки шутят, и в сенях, и на лавках, и на печи – понабились. Странника обступили, просят. – Спой нам, скажи сказку. Странник сел у двери и запел опять про то же: Ходила во синем море,
Ходила белая рыба. Пригорюнились девицы, подсели к парням. Кто с печи голову свесил, кто с полатей. Расселись парами – стало тихо. Одна Акулина без друга, как куст обкошенный. Сдвинула брови, белая кипень, стоит посреди избы, под сарафаном грудь ходуном ходит. – Акулина, Акулина, обойдись, – говорит странник.
А у нее глаза уж как озеро. Дрожит дрожью. В это время просвистел за окном змеиный свист. Дрогнула Акулина и – к двери. – Не ходи, Акулина! – Пусти!
Выскочила на улицу; странник за ней и схоронился в сенях. Акулина стала посреди двора и шепчет: – Лети… лети.
И со свистом, как от тысячи птиц, закружился над двором черный змей, раскинул крылья, опустился на снег.
Встал на лапы, лебединую голову протянул к Акулине и языком – облизнул ей белое лицо.
А странник подкрался, оттолкнул Акулину да змея по голове лестовкой и ударил.
Взметнулся змей и рассыпался просом, а странник петухом обернулся – зерна клевать.
Не дала ему, упала на петуха Акулина, ухватила за крылья и в избу поволокла. – Оборотень, – закричала Акулина, – рубите ему голову! Петух вырвался – да под лавку, крыльями бьет, в руки не дается. Заметался народ по избе, петуха ловят. Поймали, у Акулины и топор в руках. – Клади его на порог!
Вытянули за голову, за ноги петуха. Размахнулась Акулина топором… Да так и застыла у нее рука. Пропали стены. Вместо девушек – березы в инее, парни – ели, а Акулина – ива плакучая, вся в сосульках.
На пне сидит странник. Улыбается, сияют серые глаза. Возле на снегу лежит петушиное перо. Поднял странник перо, пустил по ветру, сказал:
– Лети, перышко, где сядешь, туда и я скоро приду; много еще мне исходить осталось, увертлив змей, не пришло его время.
|
